Стихи и проза | Чертополох |
|
повесть
1
– Борь, скисну я со скуки. Ну что мне делать там в твоей деревне? Человек я городской. Понимаю, лето было бы, а то ведь ноябрь. Дождь, холод – бр-р-р... – Андрей Николаевич передёрнул плечами. Под рубашкой колыхнулось его большое рыхлое тело. Он взглянул в окно. – Вот полюбуйся...
За стеклом нудно тенькал бесконечный осенний дождь. Струйки его казались тонкими длинными гвоздями. Серое низкое небо было пришпилено ими к земле.
– Что мне там делать... – передразнил Борис Васильевич. – Да то же, что и здесь! Зато ты там ещё и по-настоящему отдохнёшь. Ты же в отпуске! Тебе, прежде всего, отдохнуть надо...
Но Андрей Николаевич только вяло отмахивался.
Подружились они ещё в школьном детстве. С годами такая дружба крепнет несмотря на то, что время строгает каждого по-своему. Оно – время из мальчишки Андрюшки сделало Андрея Николаевича, инженера – конструктора. А позднее вылепило из него ещё и завзятого домоседа. Даже необходимость поехать в командировку по работе была для него настоящей бедой. Бывало, жена Валентина Степановна собирает ему чемодан в дорогу, а он лежит на диване. Прямо в шлёпанцах. Ворочается, кряхтит, стонет. Словом, страдает. Не подумаешь, что этот солидный дядя был когда-то взбалмошным мальчишкой, что он прошёл войну. И дело не в унылой привязанности к тапочкам и телевизору, как это часто бывает. Нет. Андрей Николаевич к телевизору равнодушен. Но любит тапочки. Их ещё называют домашними. А Андрей Николаевич любит дом и привязан ко всему домашнему. Начиная домашними шлёпанцами и кончая домашними пирогами. Это ещё не всё. Дома, среди всего домашнего, ему хорошо думалось. Даже лучше и успешнее, чем на работе.
Не в пример Андрею Николаевичу Борис Васильевич так и остался живым, подвижным, лёгким на подъём. Мальчишество застряло в нём, как говорится, на всю оставшуюся жизнь. Профессия быстро и безошибочно нашла его: он стал геодезистом. Теодолит, тренога, рюкзак за спиной. Бесконечные дороги, тропы и бездорожье среди тайги, тундры, пустыни. Очень заманчиво и романтично. Особенно, если смотреть на эти дороги и тропы в цветное окошко телевизора. А спроси Бориса Васильевича насчёт этой самой «романтики», он только поморщится, пожмёт плечами и скажет: «Работа, как работа – никаких кинотрюков». Так-то оно так. Но вот придёт весна, и начнёт Бориса Васильевича буквально знобить. Становится он похожим на птицу, которой предстоит дальний перелёт в родные края. Волнуется, переживает. «Пора на крыло... Весна! Пора в поле...» – рассеянно повторяет он.
Ясно, что каждый из друзей своё дело любил. Правда, послушать их со стороны, так зануднее их работы не придумать. При встречах они больше жаловались друг другу на всякие «трудности», «сложности» и «нелады». Но при этом хитро щурили глаза, улыбаясь друг другу. Получалось, что слова словами, а главное – что-то очень важное для обоих было понятно им и без слов...
Борис Васильевич посмотрел в окно. Потом перевёл взгляд в сторону кульмана – довольно громоздкого чертёжного сооружения. Он вспомнил чего стоило Андрею Николаевичу согласие жены, чтобы этот «рабочий инструмент» занял собою изрядное место в комнате. Сколько было споров и даже ссор.
Теперь и этот кульман выглядел здесь по-домашнему. Он напоминал гладильную доску, торчащую дыбом.
На закреплённом листе ватмана виднелись линии начатого чертежа. Под ним и на полях – тонкий карандашный бисер цифрового расчёта. Взглянешь на стремительные хвостики цифр, и невольно подумаешь, что родились они от увлечённой руки.
– Очередная заковыка? – усмехнулся Борис Васильевич.
– Угу, – Андрей Николаевич хмуро кивнул в сторону стола, на котором лежали рулоны бумаги. – Там ещё три таких... махровых заковыки...
– А что Валентина?
– Насчёт чего?
– Насчёт твоего отпуска...
– Приказывает отдыхать. Говорит: я все твои карандаши соберу в сумку и отнесу к сестре. Уж она-то найдёт где спрятать до конца твоего отпуска. А пока, говорит, походи в клуб на кинофильмы, на лекции. Последняя лекция там, знаешь, на какую тему?
– Любопытно?
– Тайны кошачьего организма. Нужны мне эти тайны...
– Ага! То-то!.. – Борис Васильевич, смеясь, вскочил с дивана, замахал руками. – Вот ты и попался! Теперь у тебя одна дорога: ко мне в деревню! Там сейчас ни души. Пенсионеры разъехались. Кто появится, так только проведать дачу. Гуляй себе, дыши чистым воздухом. Спи сколько влезет. Ведь ты же байбак – поспать любишь! Надоест дрыхнуть, – Борис Васильевич нагнулся к уху Андрея Николаевича, произнёс шёпотом: – ломай голову над своими заковыками. Но не здорово ли?!.
– Не-ет, Борис. Валентина не отпустит... – Андрей Николаевич кивнул на стену. За ней, в кухне Валентина Степановна громыхала посудой.
– Будет тебе хитрить-то!.. Вцепился в свой диван прямо зубами. Ну – не выковырнуть. Ладно, посмотрим. С Валентиной твоей я уж как-нибудь договорюсь.
– Попробуй, попробуй... – лениво усмехнулся Андрей Николаевич. Про себя же подумал: «Нет, не выкуришь. Это не в командировку...»
2
Ещё было темно.
Всего несколько человек, позёвывая, топтались у автобуса.
Дверь показалась Андрею Николаевичу узкой щелью. Он с трудом просунул в неё свой рюкзак. Борис Васильевич ловко подхватил его и понёс. Отдышавшись, Андрей Николаевич приступил к погрузке своего тела. И когда он, наконец тяжело плюхнулся на место рядом с Борисом Васильевичем, то у того в кармане что-то хрустнуло, а сам он оказался намертво припечатанным к стенке автобуса.
– Андрей, Андрей! Раздавишь...
– Тебя мало раздавить. Тебя надо расплющить до толщины трёхкопеечной монеты. В такую рань вытащить человека из тёплой постели. Знаешь, как это называется?..
– Ну, пошло-поехало, заскрипело-поползло. Спи, давай!
– Каков наглец. Спи. Уснёшь тут... Кстати, куда мы едем?
– Забыл?!
– Отвечай, когда тебя спрашивают!
– Бесполезно. Опять забудешь.
От дружеской перепалки Андрей Николаевич утомился первым.
– Дёрнул чёрт меня с тобой связаться. Как знал – ничего путного, – угасая, пробубнил он. С этими словами большая голова его упала на плечо Бориса Васильевича. Затем раздался мирный храп, похожий на равномерную работу исправного двигателя.
Большой автобус, словно бегемот на роликовых коньках, катил по асфальту.
Проснувшись, Андрей Николаевич почувствовал себя куда бодрее. Он встрепенулся, если представить себе как может встрепенуться человек, которому тесно в большом автобусе. Он встрепенулся и, стирая с широкого лица остатки сна, сказал:
– Борька, ты хоть вздремнул? – спросонок голос Андрея Николаевича напоминал приглушённый рык сытого льва.
Борис Васильевич заметил, что барометр настроения друга теперь показывал «ясно». Но радоваться не спешил.
– Под тобой уснёшь... Устроился, как на диване.
– Поделом вам, Борис Васильевич. Вы жертва собственного энтузиазма, не забывайте...
За окном хмурилось осеннее утро.
Жёлтые брызги из-под колёс автобуса густым веером отлетали далеко за обочину, туда, где в измороси холодных капель стояли голые деревья.
Иногда в просветы туч ударял солнечный свет, и лужи вдоль дороги вспыхивали слепящими осколками.
Автобус останавливался.
Из-под навесов выходили люди с корзинами и сумками. Перед тем, как подняться, они совестливо обстукивали сапоги.
Когда появились эти две девчушки школьницы, Андрей Николаевич не заметил. Так получилось, что сидеть девчонкам пришлось в разных местах. В проходе были только вещи и, конечно, вскоре девчонки забегали по нему друг к другу в гости. Пошептавшись, они заливались смехом. Таким звонким и беззаботным, что от него разглаживались хмурые лица дремлющих пассажиров. Несколько прозрачных горошин смеха попали в Андрея Николаевича.
– Борис, взгляни на девчонок, – не удержался он.
– Ну что? Нормальные хохотушки второго года обучения, – с притворным равнодушием, но по привычке сразу попадая в тон друга, ответил Борис Васильевич.
– Да я не о том. Взгляни. Такая кругом грязь, а они в туфельках.
– Их будут встречать принцы-рыцари. Доставят домой на руках.
– Ты думаешь?
– Не пачкать же такие туфельки?
– Верно! Как я об этом не подумал.
Вскоре девчонкам надо было выходить. И тут оказалось, что на ногах у них теперь зелёные резиновые сапожки – когда только успели переобуться.
Они сошли у лесной дороги. Их никто не встречал.
– Ну, Андрей, собирайся с духом. Пора и нам на выход.
–Уже?..
В Поречье кроме них никто не сходил.
Накрапывал мелкий дождь. Андрей Николаевич тоскливо посмотрел вслед тёплому автобусу, который скрылся за поворотом. От полуразрушенной церкви, окружённой высокими липами погоста, начиналась лесная дорога. Узкая и прямая. Вплотную к ней подступал густым кустарником ольшаник и березняк. Далеко в стороне, редкими высокими маковками виднелись ели. Казалось, всматриваются они, узнавая друг друга по неизменно зелёной хвое.
До Щегловки оставалось четыре километра.