Стихи и проза |
|
повесть
(продолжение)
глава одиннадцатая
ЧТО СКРЫВАЛОСЬ ЗА ЧАЕПИТИЕМ
- Мальчики, как я вам благодарна, - плачущим голосом повторяла Ольга Олеговна, прижимая к груди своё сокровище. – Лялечка моя… Какие добрые мальчики. Они нашли тебя и вот ты снова дома.
Стоя посреди кухни, братья Племянниковы рассеянно внимали словам благодарности.
Ольга Олеговна не сводила глаз с Ляльки.
А беглянка, пыльная, как картофельный мешок, с усами, затянутыми паутиной, брезгливо смотрела по сторонам. Вся эта кухня, все эти знакомые, перемытые и начищенные до блеска предметы хозяйственного обихода, внушали ей глубокое отвращение. Сидя на руках хозяйки, она с тоской вспоминала вольную подвальную жизнь. Там было мало света, порядком грязи, но как много свободы!
- Ну вот! – проговорила Ольга Олеговна, поглаживая растроганной рукой замусоренную спинку питомицы, - мы тебя в ванной… с шампунью. А, может, нам сделать хвойную? А? Потом я тебе сварю специальный супчик. Помнишь? Такой питательный, витаминизированный…
Лялька хорошо помнила эти исторические супчики. Не раз вдохновляли они её на побег из родного дома. И будь Лялька существом более решительным, она бы давно водрузила над собой флаг своего хвоста, чтобы умчаться в безлюдные дебри долины реки Ганг. Туда, где ещё разгуливают тигры – свободолюбивые представители семейства кошачьих.
- От моего супчика, - продолжала хозяйка, - ты сразу поправишься и станешь хорошенькой. Да что ж это я?!. Мальчики! – спохватилась вдруг Ольга Олеговна. – Я вас чаем угощу.
Электрический самовар на кухонном столе давно пофукивал, как отчаливающий пароход.
- Чай! – встрепенулся Серёга Племянников. – Обязательно, Ольга Олеговна! Мы с Андрюхой без чая жить не можем! Правда, Андрей?!
Серёга толкнул локтём Андрюху.
- Не можем, Ольга Олеговна! Никак! – активно подхватил Андрюха.
- Вот и чудесно! А к чаю у меня пирог с черникой!
Ольга Олеговна налила в блюдце молоко.
- Подкрепись пока и ты – девочка моя, - сказала она Ляльке.
Лялька не стала спорить с хозяйкой. Она высунула изо рта розовую лопаточку языка, и начала угребать содержимое блюдца.
Аппетит к ней приходил во время еды.
Племянниковы и Ольга Олеговна Кулебяко сидели за самоваром. Между ними шла неспешная беседа.
- Мы её в том доме, - Андрюха откусил от пирога и показал в окно. – Нет, не в этом, а вон в том. Видите?. Вот, вот. В подвале. Там темно, ничего не видно. Смотрим: на трубе сидит. Лялька – не Лялька. Зовём. А она спину выгнула горбом, шерсть дыбом, шипит, как дикая. А мы: «Лялька, Лялька! Пошли домой. Ольга Олеговна расстраивается, переживает. Как тебе только не стыдно…»
- Батюшки… - тихо произнесла Ольга Олеговна и вытащила из рукава кружевной платочек.
Андрюха сочувственно шмыгнул носом и продолжал:
- Ну, вот. Я, значит, потянулся к ней. А она прыг. На другую трубу. И от нас. Уходить.
- Господи, да что ж это такое…
- Мы за ней, Ольга Олеговна. А тут стенка. В стенке – дыра. Лялька ваша нырк – в эту дыру. Нам в эту дыру не пролезть. Пришлось стенку обходить. Пока обошли. Опять темно, ничего не видно. Нашли всё же. По глазам. Они у неё светились. Таким кошачьи зелёным светом. А она сидит себе на тёплой трубе. Серёга её первым увидел…
- Сергей?.. Андрюша, а где Серёжа? – спохватилась Ольга Олеговна. – Ведь чай стынет.
- Он руки моет. Сейчас придёт, - поспешно, с досадой на свою оплошность, ответил Андрюха. – Вы Ольга Олеговна, лучше послушайте что дальше было. Мы к ней, к Ляльке вашей. А она встала и пошла себе. От нас. По этой трубе. Труба оказалась толстая, так что мы за ней тоже – по этой трубе…
Судя по всему, Ляльку должны были поймать не скоро. Слишком много холодных и тёплых труб в подвале каждого дома.
А в это время, в комнате Ольги Олеговны, у стены с розеткой орудовал Сергей Племянников.
Со стороны его можно было принять за квалифицированного взломщика банковских сейфов. На руках - резиновые перчатки. В руках – плоскогубцы с изолированными ручками и – отвёртка. Сергей Племянников знал, что шутить с электрическим током опасно.
Руки в резиновых перчатках дрожали. И не только потому, что имели дело с электротоком. Но и потому, что были заняты делом некрасивым. Хотя… Хотя за стеной проживал Прутиков. Да тот самый Гурий Михайлович. Это обстоятельство несколько оправдывало в общем-то некрасивое дело.
Серёга торопился. Там, за розеткой Ольги Олеговны, в том же отверстии в стене, помещалась розетка и Прутикова. Задача Серёги была отключить розетку Гурия Михайловича. Это успокоило бы на некоторое время акустическую систему «Горизонт – 107»
Но слишком нервничал Сергей Племянников.
Неожиданно в квартире Ольги Олеговны Кулебяко погас свет.
Расстроенный Серёга вышел на кухню.
Сидевшие за самоваром, не сразу обратили на него внимание.
- Ольга Олеговна, - грустно произнёс Серёга, - у вас света не стало.
- Неужели? – удивилась Ольга Олеговна. Она посмотрела на потолочную лампу. – И правда…
- Но вы, пожалуйста, не волнуйтесь, - сказал Серёга. В голосе его звучало глубокое осознание своей вины. – Мы быстро Мы сейчас за монтёром сбегаем.
- А как же чай? – огорчилась хозяйка.
В сумерках, на тарелке темнели аппетитные куски пирога. Серёга с трудом отвёл глаза от тарелки и проглотил слюну.
- Спасибо, Ольга Олеговна, - сказал он. – Что-то не хочется…
- Да что ты, Серёжа?! Садись за стол.
Но специалист «по отключению вражеских розеток» не слышал слов приглашения. Он с суровым осуждением смотрел в лицо Андрюхи.
- Расселся тут. Вылезай давай… - сердито сказал Серёга недоумевающему брату разбойнику с посиневшими от черничного варенья губами.
глава двенадцатая
ОТВЕТ СОКРАТА
В известном доме по Процедурной улице, в квартире номер тринадцать проживал некто Семён Борисович Батон. Инженер радиотехник.
Много на свете инженеров радиотехников. Много среди них Семёнов Борисовичей, но не каждый завод может похвастаться таким Семёном Борисовичем. И дело вовсе не в фамилии. Хотя, когда произносишь её, на память приходит французский император Наполеон в окружении своих маршалов. Так и видишь: сам Наполеон, а вокруг него трутся суровые маршалы. Они носят ордена с чайные блюдца, широкие длинные ленты через плечо и звучные, краткие, как высверк шпаги, фамилии. Очень похожие на фамилию Семёна Борисовича. Правда, к маршалам этим, инженер из тринадцатой квартиры никакого отношения не имел. Он был простым чудаком. На дверях у него висела табличка : «ЗВОНИТЬ НЕ НАДО, ВХОДИТЕ ТАК».
О простых чудаках говорят, что они украшают жизнь. Громко говорят.
Но с другой стороны, разве не чудак такой человек: днём работает на работе, приходит домой и – тут садится за работу?.. Чертит, пишет, паяет, собирает. Трудится до поздней ночи. И ради чего? Ради собственного удовольствия. Вот эгоист! А между тем, к Семёну Борисовичу идут косяками. Со всего микрорайона. И не просто идут в гости поговорить о погоде, о жизни, о футболе. Идут и приносят умолкнувшие приёмники, телевизоры, магнитофоны, радиолы, плееры, приставки. Семён Борисович запускает в проволочные внутренности этих ящиков свои чуткие руки профессионала. И внутренности оживают.
- Семён Борисович, возьмите плату за труд! Хотя бы умеренную! – просит очередной пришелец с ожившим телевизором под мышкой.
Но маленький, круглый Семён Борисович от такого предложения подпрыгивает на месте, как мячик.
- Ни в коем случае! – гневно произносит он. – Вы хотите лишить меня удовольствия! Удовольствия сделать вам приятное. Нет, этого не будет! – и тут же, успокоившись, говорит: - Дорогой мой, ДОБРОДЕТЕЛЬ НАДО ЛЮБИТЬ РАДИ НЕЁ САМОЙ…
Инженер, прощаясь, лишь просит:
- Умоляю вас, не включайте слишком громко…
Озадаченный пришелец бормочет что-то невнятное. Он уходит, давая себе слово, выполнить единственную просьбу чудака инженера. Ведь это вполне посильная плата за оказанную услугу.
Братья Племянниковы рано или поздно должны были войти в дверь квартиры №13.
И они вошли. Без звонка и без стука.
Это случилось не в один прекрасный день, а в пасмурный дождливый вечер.
- Дети! – радостно воскликнул инженер, увидев Племянниковых. – Ко мне пришли дети! И конечно по делу…
- По делу, Семён Борисович, - хором отвечали братья.
- Какая жалость!.. Я предпочёл бы, чтобы вы пришли просто так, без дела. Из бескорыстного любопытства. Впрочем, давайте сюда ваше дело.
Братья стали выкладывать.
- Дети, а зачем вам «громче громкого»? – не сразу вникая в суть дела, с тревогой в голосе спросил инженер Батон.
- Понимаете, Семён Борисович, - сказал Серёга, - скоро лето. Мы с Андрюхой поедем в лагерь «Прибой»…
- Понимаю, понимаю… Отдыхать, загорать…
- Правильно, Семён Борисович. Так вот. В лагере у нас там есть озеро Каменное…
- Для купания, - вставил Андрюха.
- Так-так…
- Ну вот, - продолжал Серёга. – Некоторые ребята не умеют плавать…
- И вдруг как научатся, как поплывут! – торопливо перебил брата Андрюха. – Далеко-далеко. Физрук бегает по берегу, кричит «Назад!» А они, наверно, не слышат. Плывут себе, раз научились. Вот мы и хотим…
- Для лагеря, - вставил Серёга.
- Чтобы если физрук крикнул «Назад!», так чтобы все хорошо услыхали. Тут надо громче громкого…
- Понятно, дети, - сказал Семён Борисович. – А вы представляете себе что это такое ваше «Громче громкого»? Это же ватт семьдесят! Это же настоящее оружие против человечества! – Семён Борисович посмотрел на братьев таким взглядом, от которого оба разбойника разом пожалели, что вошли в квартиру инженера без звонка и без стука.
Через минуту этот взгляд смягчился.
- Что я объясняю, - сказал инженер. – Перед вами живой пример Гурий Прутиков…
Семён Борисович замолчал. Лицо его стало печальным.
- Поймёт ли он когда-нибудь? – задумчиво произнёс он.
- Кто?! Прутиков?!.
- Ещё как поймёт! И очень скоро!
- Что-о?!. – изумился инженер. – Дети откуда вы знаете когда он поймёт?!
- Нам так кажется… - в полном смущении ответили братья.
Инженер молчал. Он, казалось, забыл о том, что к нему пришли по делу.
- Семён Борисович, - взмолились Племянниковы, - мы не будем злоупотреблять оружием. Поверьте!
- Точно?! – строго спросил инженер.
- Да!
- Дети, посмотрите мне в глаза
Разбойники твёрдо посмотрели в честные глаза Семёна Борисовича.
- Я вам верю, - с этими словами инженер оживился, нетерпеливо потёр руки. – За работу, друзья! Мы соберём с вами компактный усилитель. Подайте-ка мне из того ящика кенотрончик! А вон с той полки возьмите серую картонную коробочку. Самую серую из всех коробок. В ней у меня отменные диоды! Между прочим, типа LUW.
И вот уже в комнате приятно запахло канифолью.
Паяльник, с блестящей оловянной каплей на самом кончике носа мелькал в руках Семёна Борисовича. Инженер походил на сказочного портного, который огромной иглой зашивал прореху в туче.
Братья Племянниковы ему помогали. Подавали то - нужное сопротивление, то – конденсатор, то – провод. Попутно они узнавали, что сопротивление измеряется в «омах», а ёмкость конденсаторов – в «фарадах».
Время от времени инженер укладывал дымящийся паяльник в гнездо специальной подставочки, откидывался на спинку стула и забывал об «омах» и «фарадах».
- Дети! – говорил он, обращаясь к разбойникам. – Вы знаете что сказал Сократ, когда его спросили откуда он родом? Он был родом, между прочим, из Афин. Но вы знаете что ответил великий мудрец?.. Он сказал: «ИЗ ВСЕЛЕННОЙ!» Вот какой широтой, дети, отличалась мысль мудреца!..
Дети зачарованно смотрели в лицо инженера Батона, и смутно разделяя его восторг, кивали головами.
глава тринадцатая
НАЧАЛО И КОНЕЦ МУЗЫКАЛЬНОЙ ДУЭЛИ
Какой весенний солнечный день!
Какой тёплый, и самое главное, воскресный!
В такой день горожан тянет покинуть свои каменные жилища и отправиться на прогулку в лес или парк. Зачем? Чтобы убедиться воочию, что Весна не просто календарное понятие, но что это – действительно голубое небо, упавшее под ноги и весело отразившееся в лужице. Что это – клейкие зелёные листочки, появляющиеся прямо на глазах. И если остановиться, прислушаться, то до чуткого уха донесётся щёлканье лопающихся почек.
В такой день иному, очень пожилому человеку, хочется оседлать трёхколёсный велосипед и бездумно, названивая в новый блестящий звоночек, катить по дорожке парка. Как когда-то в детстве. Но пожилые люди не склонны признаваться в таких желаниях. Они только устало щурятся от солнца и вздыхают. Вздыхают и тревожно вспоминают: закрыта ли дверь, выключен ли газ перед уходом на прогулку…
Не мудрено, что в такой день опустел и дом тридцать два по Процедурной улице. Правда, кое-кого этот славный денёк так и не выманил в леса и парки.
Автономная акустическая система Гурия Михайловича работала в полсилы.
Прутиков выглянул в окно, подмигнул соседнему опустевшему дому.
- Сейчас мы оживим пейзаж, - сказал он и прибавил громкости.
Двумя этажами выше, в квартире Племянниковых царило деловое оживление: братья затыкали уши ватой. Их похожие лица своей сосредоточенностью напоминали лица хирургов перед ответственной операцией.
Судя по приготовлениям, матери дома не было.
- Готово?! – крикнул Андрюха.
- Готово! – крикнул Серёга.
По понятным причинам братьям приходилось перекрикиваться.
- Включай!
- Может, подождём?!.
- Что-о?! Не слышу!
- Может, подождём, - крикнул Андрюха брату в самое ухо. – Вдруг он поймёт, перестанет!..
- Дождёшься! Включай, тебе говорят! – решительно приказал старший вождь.
И Андрюха включил.
С пластинки проигрывателя, пройдя через компактный усилитель системы инженера Батона, зазвучала песенка. Славная песенка про голубой ручеёк, с которого начинается любая река. Песенка зазвучала с такой силой, что с балконов посыпались предметы домашнего обихода.
С железным грохотом, откуда-то сверху полетели чьи-то санки. За ними, сверкая спицами, велосипед. Интересно, кому он принадлежал?
Серёга увидел в окно, как вслед вышеозначенным предметам, летели новенький бочонок ( в нём, видимо, собирались солить огурцы); огромный эмалированный таз, разукрашенный голубыми маками, и пузатая сетка, набитая продуктами первой необходимости. «Хорошо ещё, что в тазу на ту минуту не купали младенца…» - мелькнуло в Серёгиной голове.
Всё это летело вниз. Туда, где цветочные клумбы подпрыгивали в песенном ритме, как яичные желтки на раскалённой сковородке. И хотя нашим широтам землетрясений не полагалось, поведение цветочных клумб напоминало о стихийном бедствии.
А в это время, двумя этажами ниже, в квартире Прутикова, творилось совсем невообразимое.
Пружины кровати Гурия Михайловича подбрасывали хозяина к самому потолку в такт детской песенки. Со стороны казалось, что это в домашних условиях тренируется спортсмен на батуте.
Самому Гурию Михайловичу было сейчас не до тренировок. И не до шуток тоже.
- Прекратить! Сейчас же прекратить! – отрывисто командовал он, взлетая вверх, и закрывая в ужасе глаза перед стремительным приближением потолка.
- У-у-х… - пронесло – не ударился. – У-у-х… - вниз полетел. «Вдруг промахнусь – не на кровать, а на пол…» - мелькало в голове Прутикова.
- Прек – ра – ти! Кому го-во-рю!..
- Ох!Ох!Ох! – стонала кровать всеми своими пружинами. – Да не виновата я! Не виновата! Не по своей я воле!..
Из дальнего тёмного угла, затянутого паутиной, донеслись горькие слова упрёка:
- Гурий, Гурий… - повторяла Совесть Прутикова. – Вот оно… Возмездие. Ты слышишь меня?..
Эти слова, тихие, как дыхание спящего котёнка, всё же донеслись до ушей Гурия Михайловича.
- А что делать-то? – растерянно шептал он, то и дело плотно закрывая глаза. – Делать-то что?!.
- Выключи акустическую установку, - посоветовала Совесть.
- Да она-то причём?!. Её даже не слышно! – возмутился Прутиков.
- Не спорь, пожалуйста. Делай, как я тебе говорю.
- Выключи, выключи… Как её выключишь, когда то вверх, то вниз?! Того и гляди расшибусь…
- Надо постараться, Гурий. Иначе…
И Гурий Михайлович изловчился.
…Он упал на коврик перед кроватью. В какое-то мгновение ему показалось, что коврик его вот-вот подбросит. И тоже вверх – к потолку.
Шатаясь, Телескопов поднялся на ноги и направился к установке.
Раздался щелчок клавиши. Наступила мёртвая тишина.
Из полуоткрытого окна донёсся живой шум ветра.
По лицу Гурия Михайловича струился холодный пот. Он с трудом добрался до кровати и лёг.
Он лежал неподвижно ровно три минуты по командирским часам Сергея Племянникова.
По истечении третьей минуты он вскочил и бросился к своей акустической установке.
- Ну, нет! Мы ещё посмотрим кто кого, - решительно произнёс он, занося руку над клавишей.
Но в самый последний момент рука Гурия Михайловича, не подчинившись хозяину, выдернула вилку из розетки.
Умолкла автономная акустическая система «Горизонт – 107».
Она остывала. Её каждому сопротивлению, каждому конденсатору, каждому диоду и каждой стереофонической колонке предстоял долгий и заслуженный отдых.
Таков был конец музыкальной дуэли.
глава четырнадцатая
КАМНИ В ПЕЧЕНИ
Продавщица носила белый халат и накрашенные губы. Маленькие сияющие люстры сверкали в её ушах. Это были серьги великолепной работы.
Пухлая рука продавщицы лежала на ручке крана. Словно вагоновожатый трамвая, она поворачивала ручку, и в пивную кружку устремлялась янтарная струя. Продавщица поворачивала ручку жестом королевы. И всё же… И всё же сам ларёк с высокими чистыми стёклами, вместе с королевой-продавщицей напоминал трамвай. Добрый умный трамвай, который скорее будет стоять на месте целое десятилетие, чем наедет на людей, столпившихся у него на пути.
А на пути у него толпились мужчины. Чинно, в порядке очереди.
Получив кружку с напитком, осторожно отходили в сторону сдувать пену.
- Дяденька, вы последний? – тронул за рукав человека в шляпе Андрей Племянников.
Дяденька оторвался от читаемой газеты, и тут Андрюха увидел, что перед ним сам Захар Евсеевич. Младший разбойник от неожиданности захлопал глазами. Пока он хлопал, Захар Евсеевич разглядел в отдалении и второго Племянникова.
- Племянниковы?! – со строгим удивлением в голосе произнёс он. – Вам-то что здесь делать?!
- Да мы так. Да нам ничего… - замялся Андрюха.
- Пьёте пиво?!. – выстрелил в упор Захар Авсеевич.
Старший Племянников быстро оценил создавшуюся обстановку. Он поспешил на помощь брату.
- Захар Евсеевич, здравствуйте, - подойдя сказал Серёга твёрдо и спокойно. – Тут не в нас дело. И не в пиве.
- А в ком и в чём?
- Вы взгляните вон туда. Видите? – Серёга кивнул головой в нужное направление.
- Ничего не вижу.
- Да как же?! Вон. Идёт. Гурий Михайлович.
- Прутиков?..
- Ну, конечно! - Горячо шепнул оправившийся Андрюха.
Там впереди, куда смотрели все трое, курсом на ларёк, шёл действительно Гурий Михайлович.
- Идёт. Ну и что? – пожал плечами Захар Евсеевич.
- Так он же сюда идёт!
- Ну и что, я вас спрашиваю! – Захар Евсеевич подозрительно и с раздражением посмотрел на обоих Племянниковых.
- А то, Захар Евсеевич, - твёрдо продолжал Серёга, - что ему пива нельзя…
- Как так?
- Камни у него, Захар Евсеевич, в печени…
- большие камни, - шёпотом добавил Андрюха.
- Что вы говорите?! – изумился Захар Евсеевич. – Надо же?!. А я и не знал.
- О каких это камнях вы тут разглагольствуете? – спросил кто-то из впереди стоящих.
- Да о тех… в печени…
- А-а.
- Вон видите того человека? Сюда направляется.
- Ну.
- Ему врачи категорически запретили пиво, а он…
- Это всё от того, что некому остановить, одёрнуть его, - заметил кто-то.
Через минуту вся очередь обсуждала проблему камней в человеческом организме.
Подошёл Гурий Михайлович.
- Кто крайний? – решительно спросил он.
Очередь уставилась на человека с больной печенью. Смотрели молча, с сочувствием. Каждый думал: «С виду и не подумаешь…»
- Я спрашиваю, кто крайний? – грозно повторил свой вопрос Гурий Михайлович.
- Лечиться вам надо, а вы… - услышал он наконец.
- Это мне-то что ли?! Нашли больного!
- Да, да, - заметил Захар Евсеевич, - лимонад вам, Гурий Михайлович, пить надо. Кефир, ацидофилин…
Прутиков сделал вид, что не узнал Захара Евсеевича.
- Ну раз последних нет, так мы и без очереди могём! – сурово произнёс он.
- Не пускайте его, братцы! – крикнул Захар Евсеевич.
- Ну, Захар Евсеич, - оглянувшись сердито сказал Прутиков, - я ведь не посмотрю, что ты бывший научный работник…
Прутиков протиснулся к окошку ларька.
- Привет, Потаповна! – сказал он. – Две больших. Как всегда.
Продавщица, занятая делом, не обращала внимания на Гурия Михайловича. Когда наконец она подняла своё лицо посмотрела на Гурия Михайловича, в её глазах стояли слёзы.
- Добром прошу, Гурий, уйди, - сказала она. – Пожалей себя, семью пожалей… Не налью я тебе, хоть ты меня на части режь.
- Это что же такое?! – воскликнул поражённый Гурий Михайлович. – Человеку уже и в кружке пива отказывают!.
- Больному человеку, - уточнил кто-то.
- Да какой же я больной?! – вырвалось у Гурия Михайловича.
- А печень?
- Какая печень?!. Да я со своей печенью сейчас этот ларёк в космос запущу! Со всеми порожними бочками!
Очередь загудела, осуждая Прутикова.
- Будет орать-то!
- Расшумелся тут, раскудахтался!..
- Ступай, ступай…
- Его, видите ли, спасают, а он.
- Вот она - наша несознательность…
С коллективом не поспоришь. Особенно сплочённым на почве пива.
Очередь была настолько единодушна в стремлении спасти Гурия Михайловича, что у последнего опустились руки. Неожиданно в голове его пронеслось: «А, может, и правда. Может, просмотрел я и печень свою тоже…»
Прутиков отступил в полном смятении. По закоренелой привычке ноги понесли его в сторону. В сторону другого ларька.
Занятый своими скорбными мыслями, он совершенно не обратил внимания на то, что никто у этого ларька не толпился. Подойдя ближе, и прочтя замызганный плакатик «ПИВА НЕТ», он воспринял это как ещё один подлый удар судьбы.
глава пятнадцатая
ДВА БИЛЕТА НА БАЛЕТ
Дома Гурий Михайлович закрыл дверь на ключ.
Он сел за стол и погрузился в глубокое раздумье: «Что ж это такое творится?» - с тревогой размышлял он, вспоминая беды, посыпавшиеся на него одна за другой.
Достал из кармана сложенный лист бумаги в ученическую клетку. Развернул. В десятый раз стал читать очередной ультиматум: «Дорогой Гурий Михайлович, - произнёс он вслух. При слове «дорогой», у Прутикова в десятый раз вырвалось: «Бар-рбосы!» «Дорогой Гурий Михайлович, - прочёл он снова, - Вот вам два билета на балет. Называется «Лебединое озеро». Очень хороший балет. Мы видели. Балет с музыкой. Музыка великого композитора Петра Ильича Чайковского. Сходите и посмотрите обязательно». И подпись: «Братья Разбойники».
Прутиков задумался.
- Слыхала? – сердито сказал он и посмотрел в дальний тёмный угол.
- Слыхала, - донеслось оттуда.
- Ну что скажешь?
- Гурий, сходи куда просят.
- Просят… Приказывают, а не просят.
- Сходи...
- Отстань.
- Сходи, Гурий…
- Отстань, тебе говорят! Не о том речь.
- А о чём?
- О чём, о чём… Опять эти бандюганчики… Опять ультиматум шлют…
- Да какой же это ультиматум, Гурий…
- Замолчи, я сказал!
Прутиков был готов запустить в тёмный угол башмаком. Но башмаки оказались на ногах, а расшнуровывать их сейчас было лень. Кроме того, он уже убедился, и не раз, что из тёмного угла иногда доносились очень дельные советы. Но советы – советами, а самолюбие – самолюбием.
Гурий Михайлович с неприязнью рассматривал билеты. Слово «партер» внушало ему отвращение.
На обороте, фиолетовым штемпелем было оттиснуто: «Лебединое озеро». Прутиков едва сдержался, чтобы не скомкать билеты и не бросить их в дальний тёмный угол.
- Раз-збойники… бр-ратья… - рассеянно произнёс он. – По шеям бы им надавать…
- Гурий, дорогой… - простонал слабый голос.
- И ты туда же! – взорвался Прутиков. – «Дорогой…» Не повоторяй чужих слов!
- Хорошо, Гурий. Не буду. Только послушай меня.
- Ну чего ещё?
- Поезжай, Гурий, к Наталье Васильевне. Ведь и Светочку давно не видел…
- Это верно. Давно не видел… - голос Гурия Михайловича дрогнул.
- Поезжай к ним. Повинись перед ними…
- Ещё чего!
- Прошу тебя, Гурий, повинись. А потом пригласи Наталью Васильевну в театр.
- Не пойдёт она, - не сразу ответил Прутиков.
- Пойдёт.
- Не пойдёт. Прогонит меня небритого.
- А ты побрейся. Не прогонит тогда.
- А я говорю прогонит! Я лучше тебя её знаю.
- Эх, Гурий, Гурий…
- Ну чего запричитала?! И так тошно…
- И ведь сам виноват.
- Сам… Вот я сколько работаю на своём станке, знаешь?!
- Давно.
- Семь лет, понятно! А до меня сколько народу на нём работало?! Никто не знает!.. Прошу Синебрюкина: «Переведи ты меня на новый. Этот разболтался – в утиль пора списывать. На нём болта путного не нарежешь». А он всё: «Потерпи да потерпи. Переведём. Когда-нибудь…» Бар-рбос такой! Начнёшь ему говорит, а он сразу: «Не хами, Прутиков. Не хулигань…»
- А ты не ругайся с ним. Говори спокойно.
- Да как тут не ругаться? Из ПТУ приходит. Мальчишка. Ему, пожалуйста. Новый станочек. Этот токарь-пекарь переднюю бабку от задней не отличит, а ему – извольте… Да он ещё нос в сторону воротит. А Прутиков – что?!. Прутиков – хулиган. Хулиган и так обойдётся. Ну, что ты на это скажешь? Молчишь? То-то!
Голос в тёмном углу ответил не сразу.
- А ты бы, Гурий, пожаловался бы начальнику. Есть же над Синебрюкиным начальник.
- Да не такой я человек, чтобы жаловаться! Понятно?! – крикнул Гурий Михайлович. – И по начальствам ходить не люблю. Я человек с характером… Мой характер уважить надо…
Гурий Михайлович вдруг замолчал. Прислушался. Ему показалось, что кто-то стоит у дверей на лестнице.
Прутиков вскочил. Бросился к двери. Рывком открыл её, но там – никого. Только чьи-то быстрые удаляющиеся шаги.
- Уже мерещиться начало, - сказал он вернувшись. – Разбойники эти… Чтоб им было пусто… Ну, попадутся мне на глаза…
- Эх, Гурий, Гурий… Боль моя… - донеслось из тёмного угла.