Стихи и проза | Корова под куполом цирка |
|
В кухне было жарко.
Горели обе горелки. Папа проводил лыжу над горелкой, а потом смазывал её густой чёрной смолой. А я растирал смолу пробковой калабашкой. От этого по всей квартире расходился удивительный запах. Даже приятнее чем у цветов. Я всё не мог надышаться этим запахом.
Работа у нас кипела, и мы с папой насвистывали песни. А мама всё просила нас перестать. Она всё говорила, что из-за свиста в нашей семье никогда не будет денег. А папа говорил, что всё это предрассудки и сказки для годовалых детей. Что хороший свист очень даже помогает свистунам жить. И что денег у нас так-и-так только от получки до получки. Но мама не соглашалась, и нам приходилось свистеть потише.
Нам надо было просмолить и намазать мазью шесть лыжин.
Две лыжины – Борькины. Мы решили взять Борьку в трудный поход тоже. И это было, конечно, здорово. Борька, когда узнал, что мы его берём, от радости хотел прыгнуть с балкона. Но папа сказал, что лучше прыгнуть с трамплина.
Сейчас Борька, наверно, спал. Крепко, в забудущую. Чтобы не проспать утро. А мы ещё не спали. Мы смолили Борькины лыжи.
– Только бы денёк выдался лыжный, – говорил папа.
И мы подходили к окну.
За окном было темно. Одни звёзды горели, фонари на столбах, и всюду белел снег.
И когда я лёг спать, только глаза закрыл, сразу помчался на лыжах. С какой-то высоченной горы. И ветер свистел в ушах и бил в лицо. Я даже думал, что задохнусь. Хорошо ещё, что от ветра пахло лыжной мазью. И вдруг – я взлетел! И полетел по небу! Высоко-высоко! Лечу себе и смотрю вниз. Смотрю и думаю: если шмякнусь, то лучше уж в глубокий сугроб. Помягче желательно. А то ведь если не в мягкий сугроб, а на что-нибудь твёрдое, то ведь можно руки-ноги растерять, не только лыжи. И вот падаю. Падаю и вижу: на твёрдое падаю. На скалу какую-то. Бу-бух-х!..
– Вставай, засоня! Пора!
Я так и подпрыгнул на диване. Смотрю: папа. Будит меня.
– Оо-хх! – вздохнул я.
– Вовка, ты чего это?.. – испугался папа. – Вид – будто тебя в прорубь окунали. Не заболел ли?
Чувствую: руки-ноги целы. Тут я вскочил.
– До чего же ты меня вовремя разбудил, – говорю.
– А как же иначе? Поход назначен и – никаких гвоздей!
Мы вышли из дома, направились к Борькиному, а он уже сам бежит навстречу. На спине рюкзак с провизией, трясётся, как горб у верблюда.
– Где мои лыжи?! – кричит. – Давайте их сюда!
В электричке народу было много. С лыжами, санками, рюкзаками, гитарами. Все в толстых свитерах, в тёплых куртках, в крепчайших ботинках. Тут и мне показалось, что я не просто лыжник, а тоже... какой-нибудь полярник-зимовщик. Только мы ещё до зимовки не добрались, едем пока.
Кругом весело, шумно. Кто песни поёт, кто разговаривает, а кто от усталости спит и похрапывает. Но самое главное это, конечно, собаки. Они высовывались из-под лавок. Смирные такие. Будто никогда и ни за что не подерутся друг с другом. Собаки очень внимательно слушали походные песни, и когда громко чихали, прятали свои головы обратно под лавки. Прямо какие-то перевоспитанные собаки.
Как только мы устроились, Борька схватился за свой рюкзак. Ему специально для походов купили термос. Совсем новенький, зелёного цвета, с красным маком на боку. В него целый литр вмещается. Борька достал термос, потрогал руками и даже щекой приложился.
– Холодный-то какой, – говорит. – Прямо не верится, что у него там внутри жарко.
– У него там внутри кипяток, – говорю.
Борька похлопал рукой по термосу.
– Сосуд! Целый литр вмещается!
– Если налить под самую пробочку, так и больше будет.
– У меня под самую...
– Молодчина, Борька! запасся, – улыбнулся папа.
– Ребята, – обрадовался вдруг Борька, – а давайте сейчас!.. По кружечке, а?!.
– Ишь, разогнался, – остановил его папа. – Ещё успеем чаями набаловаться. Ещё они нам здорово пригодятся.
– А, может, я это?.. Загляну в него. Может, чай совсем остыл. Термос-то новый. Ещё не известно как он работает. Хорошо или плохо.
И Борька посмотрел на папу.
– Ладно, валяй. Для проверки.
Борька отвинтил крышку. Дёрнул пробку и сунул нос в термос. Из зеркального горлышка вырвался белый клубок пара. От неожиданности Борька даже головой тряхнул.
– Обжёгся?.. То-то...
– А пахнет-то как! – сказал Борька как ни в чём не бывало. – Крепким душистым чаем пахнет.
Все вокруг рассмеялись. Только один даже не улыбнулся. Такой пожилой, с седыми бровями. Лицо хмурое, недовольное. Он напротив меня сидел. Уткнулся носом в воротник, и сидит совсем скучный. Даже злой какой-то. Сидит, будто ничего вокруг не видит и не слышит.
– Борька, – говорю, – закрывай термос! Выстудишь его, потом пей холодный.
– Вот что, гаврики, – сказал папа, когда Борька закрыл термос, – вчера-то мы так и не договорились как проведём сегодняшний денёк. Давайте решать. Можно прогуляться по какой-нибудь гоночной трассе, если только наши ноги через километра три не начнут заплетаться в морские узлы. А можно махнуть к Столовой горе, на трамплины...
– Конечно, к Столовой! – кричит Борька. – Трассы!.. Больно нужно прогуливаться по этим трассам! С трамплинов прыгать – это да!
А я как вспомнил про свой ночной прыжок, так мне что-то не очень-то захотелось на Столовую гору.
– А ты что скажешь? – спросил меня папа.
– Я?.. Прямо не знаю...
– Да знает он, знает! – сунулся за меня Борька. – Конечно, на Столовую! Ведь верно, Вовка?!
Купили человеку красивый термос, так теперь его прямо не узнать. Шумит, за других суётся.
Поезд начал тормозить.
Папа приподнялся и посмотрел в замороженное окно.
– К какой это станции мы подъезжаем?
– Хлопцы... Хлопцы, худо мне... э-эх, худо...
Я даже не сразу понял откуда раздался этот хриплый голос. А потом догадался. Потому что папа склонился над хмурым дядькой. Дядька всё хотел встать и – не мог. Папа приподнял его.
– Борька, Вовка, берите лыжи, выходим. Быстро!
Но пока мы выбирались в тамбур, двери закрылись, вагон качнулся, тронулся. Тут папа дёрнул красную ручку на стене. Поезд затормозил, и двери открылись.
Мы вышли на перрон. На нём совсем никого не было.
– Проспят, а потом стоп-кран рвут, – донеслось из тамбура.
Двери закрылись и поезд ушёл.
Дядька обхватил одной рукой папу за шею. Он прямо повис на нём. Шапка его чуть не упала на землю, но Борька вовремя подскочил и поправил.
– Куда же вас? – спросил папа. – Есть ли здесь какой-нибудь медпункт?
– Не надо медпунктов. Живу я здесь. Вы уж только мне до дому помогите... А там у меня своя докторша... Она знает...
– Оставайтесь здесь, дождётесь меня, – сказал нам папа.
– Идите все. Следующая электричка не скоро. У меня дождётесь.
Мы перешли через дорогу. Прошли мимо будки стрелочника, а потом свернули на тропинку.
– Ну вот, хлопцы... Не уж-то дошли... Этот дом...
Стали подниматься на крыльцо. Открылась дверь и пожилая женщина бросилась нам навстречу.
– Петрушенька!.. А я-то всё думала, как ты там в дороге, не скрутило бы тебя. Ведь задержался-то как, со вчера жду...
– Ничего, Аннушка. Жив твой Пётр Васильевич. Теперь жив. Твоими молитвами. Спасибо добрым людям, вот... докандёхал...
– Спасибо, спасибо вам, милые! Проходите в дом. Я сейчас... Ему ведь только укол... Задержка вышла, оттого и скрутило его. А вы раздевайтесь пока. Вот сюда вешайте...
Петра Васильевича отвели в другую комнату.
Оттуда запахло лекарством.
– Ну, Аннушка, ангел-хранитель, кажись всё. Кажись, снова в строю, – раздался совсем бодрый голос.
– Да полежи ты, Петруша. Полежи ещё чуток.
– Нет уж. Здоровому лежать не гоже.
И мы увидели Петра Васильевича. Только совсем не того, который ехал с нами в электричке. У этого глаза смотрели весело и внимательно. Будто он только сейчас увидел всех нас.
– Ну, хлопцы, в долгу я перед вами, – сказал он. – А долг платежом красен. А?..
– Какие долги? – сказал папа. – О чём вы говорите?!.
– Аннушка, не уж-то так и отпустим моих спасителей? Накрывай на стол.
– Сейчас, Петрушенька...
– Спасибо Пётр Васильевич, но мы пошли, – твёрдо сказал папа. – Нам ещё не время за стол садиться.
Пётр Васильевич развёл руками.
– Вот так раз!
– А ты их, Петруша, пока в лес своди... Ребятишкам как раз интересно будет...
– В лес, говоришь? А и то верно! Одевайтесь, хлопцы. Пошли.
– Да куда же вы, Пётр Васильевич? После укола?.. Оставайтесь дома. А мы до электрички на лыжах походим.
– Э-э, так не пойдёт Мне уже можно, да и вы успеете. Вам ведь в Горхово, на Столовую гору, – Пётр Васильевич посмотрел на часы. – И туда успеете. Пошли, пошли. Это недалеко.
Лыжи и рюкзаки мы оставили.
За огородом у сарая была калитка. Сразу за забором начинался лес. Мы пошли по тропинке. Пётр Васильевич впереди. Он всё оглядывался.
– Не отставать, молодёжь!
– А куда вы нас ведёте? – приставал Борька.
– Да вот, заведу в лесную чащобу, а там видно будет...
– Нет, правда, вы нам какую-нибудь разбойничью пещеру покажете, да?
– Нет, брат. С пещерами у меня в лесу туговато. Особо с рабойничьими. Ну, да на что-нибудь любопытное набредём. Скажем, вот, пожалуйста... – Пётр Васильевич остановился. – Только тихо, не спугните. Видите? – показал он рукой. – Лось.
– Лось?!.
– Где лось?!
– Да вот, перед вами.
Мы стали смотреть, куда показывал Пётр Васильевич, и наконец увидели. Настоящий лось, только весь из снега. Это он вылепился так от того, что снег падал на ветки. И до чего похож! Прямо будто живой и притаился. Нас разглядывает.
– Дело рук самой природы. Себе на забаву. Да и нам тоже...
– Надо же, – удивился папа, – а ведь могли пройти мимо и не заметить!
– Это что-о!.. Только присказка, – усмехнулся Пётр Васильевич. – Пошли дальше.
Теперь мы с Борькой смотрели по сторонам, будто мы охотники. И вдруг...
– Стойте! – кричу. – Рысь на дереве!
– Где?!
– Да вон!
– Ты чего пугаешь! Какая это тебе рысь?! – кричит Борька. – рысь с кисточками на ушах. А это – большая кошка! Да ещё деревянная!
– Стоп, братцы! Не кошка, а кот, – сказал папа. – Похоже, мы из присказки в сказку попали. Ну, конечно! У Лукоморья дуб зелёный; златая цепь на дубе том...
– И днём и ночью кот учёный...
– Всё ходит по цепи кругами...
– Борька! Не кругами, а кругом!..
– Ну, как, Пётр Васильевич, мы угадали?
А Пётр Васильевич засунул руки в карманы, уткнулся носом в воротник, и только посмеивается.
– Может, и угадали... Вам виднее...
Мы с Борькой взобрались на этот могучий дуб и поздоровались с учёным котом за лапу. И цепь потрогали.
– Ну и лес у Петра Васильевича! – сказал папа.
– Да это так... пол сказки, – усмехнулся Пётр Васильевич.
– Ещё только половина?!.
– А где же вся?
– Да где ж ей быть. В лесу, надо полагать...
– А мы увидим?
– Повезёт, так увидим.
И мы пошли дальше. Долго шли. Потом лес расступился и на снежной поляне мы увидели... увидели витязя на коне. У витязя в руке копьё. А перед ним огромная голова в шлеме. Голова дула изо всех сил. У неё и щёки раздулись, и глаза прямо выкатились. Ну, вот-вот унесёт ветром витязя вместе с конём. И пропадут они в чистом поле...
Всё это было как настоящее. Совсем не из снега. Из дерева: и конь с гривой, и пригнувшийся витязь с копьём, и заколдованная голова в шлеме.
– Да это же просто чудо – встретить в лесу такое! – сказал папа. – Чьих же рук это дело, Пётр Васильевич?
– Кто его знает...
– Неужели не знаете?
– Нет, не знаю. Как говорится по музейному: работа неизвестного мастера. Да и какая разница – чьих рук... Главное-то другое. Главное: выйдет человек на эту полянку и удивится. Хоть взрослый, хоть ребёнок. На то, видать, и сделано. Чтобы какое иное сердце порадовалось. А кто сделал – Бог с ним, не важно. И вообще – дело десятое...
– Странно вы рассуждаете. И вам не интересно знать, чья это работа? Чья душа след оставила?
– Хотела оставить... – усмехнулся Пётр Васильевич и больше ничего не сказал.
...Уже и снег стал синеватым, и солнце садилось совсем близко над лесом, когда мы вышли на станцию.
У переезда остановились. Потому что по железной дороге шёл товарный поезд.
Мы стояли возле стрелочницы с жёлтым флажком в руке и ждали пока пройдёт состав. Поезд прошёл и папа спросил стрелочницу:
– Простите, здесь неподалёку в лесу мы видели сказочные деревянные фигуры. Вы случайно не знаете кто их сделал?
Стрелочница улыбнулась.
– Вон оно что. Как же не знать, знаю. Это всё Пётр Васильич. Чередниченко. Живёт у нас такой в посёлке. Тут многие спрашивают, не вы первые.
– Пётр Васильевич?!.
Мы с Борькой переглянулись.
– Ну, да. Он самый. Другой раз на утренней зорьке слышно: тук-тук, тук-тук – топорик стучит в лесу. Ясное дело – Васильич своих кикимор чешет. Он думает, что про то никто в посёлке не ведает. А у нас все знают. И ной с шуткой так подойдёт к нему, спросит: «Васильич, откуда в нашем лесу чудища всякие взялись?..» А он: «Сами развелись», – буркнет сердито и – в сторону. Вот ведь какой. Характер. А в прошлом годе Митька Волынин, шофёр с автобазы, сделал такую железную бирку. Красивую бирку, с надписью. Мол, работа Петра Васильевича Чередниченко. И приколотил её к голове. Может, видели? Большая такая, шлем ещё на ней. Пень высокий когда-то был.
– Видели.
– Ну вот. Васильич сорвал ту бирку. Сильно осерчал. Говорят, потом долго ругался дома. Видать, не понравилось что бирка...
– Да-а... – задумчиво сказал папа.
– Вам-то куда? В город? – спросила стрелочница.
– Теперь в город.
– Ну, ступайте. Скоро ваша электричка.
Народу в поезде было мало. Тепло, тихо.
– Ехать нам ещё порядком, можете подремать, – сказал папа.
Но дремать нам не хотелось.
Мы с Борькой продышали по дырочке, и стали смотреть в окно. Там, правда, почти ничего уже не было видно. Только снег и тёмный лес.
Я вспомнил ту лесную полянку. Как мы с Борькой сидели на коне. Вместе с витязем. Борька – спереди, я – Сзади. А Пётр Васильевич смеялся и подзадоривал нас: «Смелее, богатыри! Крепче держитесь! Не ровён час, сдует вас с боевого коня!»
Но мы держались.
– И ведь всё это он... своими руками сделал, – сказал Борька.
– Да-а... Денёк выдался... – сказал папа.
Он тоже долго смотрел в мёрзлое окно, потом хлопнул себя по колену.
– Ну-ка, Борька. Доставай свой термос. Налей-ка нам всем по кружечке...