Стихи и проза | Корова под куполом цирка |
|
Пришла зима. Мы давай лепить во дворе снежных баб. Сначала было интересно: из чего глаза сделать? нос? рот? Но как-то быстро надоело нам это занятие. Налепили этих баб. Стоят они, будто очередь в магазине. День стоят, ночь. И ничего с ними не происходит. Подумаешь, нос кто-нибудь снежком собъёт или свалится плохо прилепленная голова.
Решили строить снежные крепости, играть в снежки. Совсем другое дело оказалось!
А с каждым днём всё холоднее. И снег – сухой, рассыпчатый. Как песок. Из него ничего не слепишь.
Вот раз в такой день Вадька и говорит:
– Ребята, а вы хотели бы стать полярниками?
– На полярных станциях что ли сидеть?
– Ну да. Только не сидеть, а работать.
– Конечно! Спрашиваешь!
– Только мы ведь ещё ничего не умеем.
– Ерунда! – Говорит Вадька. – Вырастем – научимся. Главное – это хотение. А ещё закалённость. Верно?
– Верно, – говорим.
– Ну вот. Хотение у нас у всех есть. А вот закалённости маловато.
– Какой там маловато! – сказал Борька. – Её совсем нет!
– Вот-вот-вот! – говорит Вадька. – Ведь посмотрите на свои руки.
Мы посмотрели.
– И что увидели? – спрашивает он.
– Ничего.
– Ничего интересного, – говорит Толька. Он даже на локти посмотрел.
– Эх, вы-ы! Да что вы можете увидеть, когда у вас на руках варежки?! Варежки свои вы видите! Понятно?
– Понятно. А ты-то что видишь?
– Да. Сам-то...
– Я-то? – и Вадька показал нам свои руки. – Я-то вижу ладошки, десять пальцев, ногти на них вижу...
– Почистил бы свои ногти, – говорю.
– Почищу, почищу. В свободное от вахты время...
– От какой вахты?
– На полярных станциях работают по переменке. Сначала один вахту дежурит, потом другой.
– Это точно, – сказал Толька. – Я по радио слышал передачу про полярников.
Только тут мы увидели, что Вадькины варежки засунуты в карманы. И когда он увидел, что мы это увидели, он сказал:
– Я, между прочим, уже два дня так... Потихоньку закаляюсь.
– Надо же! – сказал Борька. – И молчал.
– А что мне, хвастать прикажешь? Кричать: смотрите, какой я молодец, да? Нет, не дождётесь.
Вадька повернулся.
– Пошли, – сказал.
Он завёл нас в нашу старую крепость. На ней даже крыша из картонных ящиков сохранилась.
– Вот наша станция, – сказал Вадька. – Простая полярная станция. Годится?
– Годится! – говорим.
– Значит так, – Вадька потёр руки, нахмурился и сказал по-командирски: – Ты – Толька, пойдёшь на метеостанцию, посмотришь градусы в градуснике. Придёшь, скажешь мне, а я запишу куда надо. Вернее, в вахтенный журнал.
– А мне что? – говорю.
– А ты у нас радист. От тебя вся наша жизнь зависит. Ты пока свяжись с Центром и передай привет нашим родным и близким. Только не вздумай болтать, что от полярных ветров мы тут почти околели. Нечего жаловаться. Понятно?
– Понятно, – говорю.
– А потом передашь температуру. Когда Толька вернётся. Температура – важнее всего.
– Есть! – говорю. – Только из чего мы радиостанцию сделаем?
– Вот из этого ящика, – говорит Вадька. – Сам бы мог догадаться.
– А я, – говорит Борька, – схожу пока подстрелю белого медведя. На обед. Полярникам обедать ведь тоже надо.
– Надо. Только стрелять белого медведя не годится. Сам подумай, если каждый будет себе на обед по белому медведю подстреливать...
– Да я же не себе! – рассердился Борька. – Я для всей нашей полярной станции! На весь наш отряд!
– Всё равно не годится. Белых медведей давно запрещено истреблять, – сказал Толька.
– Верно, – говорю.
– Что же тогда делать? – спросил Борька.
– Ты вот что, – нахмурился Вадька, – зайди в наш соседний полярный домик. Там ящики с мясными консервами. Помнишь, нам их полярной ночью с самолёта сбрасывали?..
Борька сначала захлопал глазами.
– А-а... припоминаю, – говорит.
– Возьми банки две.
– Три пусть возьмёт, – говорю. – Две мало.
– Ладно. Возьми три, – недовольно проворчал Вадька. – Продукты надо экономить. И ружьё не забудь.
– А ружьё-то зачем?
– Ты что, в продуктовый магазин идёшь? Тут же кругом дикая природа. Торосы всякие. С ними шутки плохи. Вдруг заблудишься, и на тебя белый медведь нападёт. Бродячий какой-нибудь...
– Ну, Вадька! То говоришь: стрелять в них нельзя! Теперь – можно!
– Можно, если он первый нападёт. И не в него стрелять, а только попугать. То есть в воздух. Понятно?!
– А-а...
– И вот что ещё, – Вадька посмотрел на нас. – Снимите свои чёртовы варежки. Вы же так никогда не закалитесь. А полярники – народ закалённый. Ещё полярники – народ дружный и надёжный. Вот так...
– Само собой, – говорим.
Мы дружно выполнили приказание начальника станции, и работа у нас закипела.
Я слушал звуки по приёмнику нашей радиостанции. Толька бегал смотреть температуру на градуснике. А Вадька бегал то выручать Тольку – он то и дело проваливался в трещины, то бегал помогать Борьке нести консервы. Потому что у Борьки пальцы уже не гнулись и банки выскальзывали из рук. Выскальзывали и катились почему-то в сторону Северного Полюса.
У меня уже от Вадькиных команд голова трещала. А он всё носился как угорелый и покрикивал. Он уже и шапку снял, и куртку скинул – так ему жарко стало.
Я-то весь закоченел. Толька с Борькой тоже. А Вадька отвернётся, подует на руки, кричит:
– Не падать духом, друзья! Как связь? Как температура? Как с обедом для дружных и надёжных полярников?
– Вадька, – докладывает Толька, – а ведь у тебя нос это... побелел.
– Да? – Вадька схватился за нос. – Ничего! Главное – не падать духом, – гундосит.
– Побелел самый кончик, – докладывает Толька.
– Когда же это он успел? Ну, чего стоите?! Давайте оттирайте мой нос! Снегом, снегом. И дружнее.
Дружно оттёрли Вадькин нос и пошли ко мне, потому что как раз кончилась наша вахта.
– До следующей вахты, – сказал Вадька, и помахал на прощание нашей станции рукой. Рука у Вадьки была красная, как лапка голубя.
Пришли ко мне. Дома никого. Кое-как разделись.
Только разделись, звонок.
Открываю. Почтальон. Пожилой дядечка в очках. Очки у него запотели и усы – белые от инея.
Я сразу догадался, что это телеграмма. Нам. От папы. Он вот-вот должен был из командировки приехать.
– Богдановы есть? – спросил почтальон. Он снял очки, протёр их.
– Есть, – говорю.
– Давай-ка быстренько распишись. Вот здесь, где «птичка».
– Сейчас, – говорю.
Беру ручку, хочу написать первую букву, а ручка у меня раз – и выпала из руки.
– Ты чего дурака валяешь? – сказал почтальон.
– Я не валяю... Я сейчас... – говорю и поднимаю с пола ручку.
– Как же не валяешь, когда ручку берёшь в левую руку. Ты что, левша?
– Нет, – говорю. – У меня пальцы это... не слушаются.
– Не умеешь расписываться, так и скажи. Мне ещё тут с вами возиться... – рассердился вдруг почтальон.
– Да он умеет, – говорит Вадька. – Мы все умеем. Просто у нас ещё не закалённые руки. Давайте я за него.
Вадька выхватил у меня ручку.
– Вот та-ак... – и он нарисовал вместо буквы «Б» такую каракулину, такую загогулину! Я уж думал, следующую букву он получше нарисует, а у него – трах! – ручка упала на пол.
– Вы что, издеваетесь?! – закричал почтальон. – Нашли время! Я же на работе, спешу, а вы!..
– А что вы кричите? – сказал Толька. – Мы же не виноваты, что у нас пальцы не гнуться?
– Постыдились бы!.. С чего им не гнуться?
– Замёрзли, вот с чего.
– Когда только врать научились?! – почтальон сунул тетрадку в сумку и хлопнул дверью.
Мы переглянулись.
– Чего это он?
– Налетел... И злой чего-то.
– На нас разозлился.
– А вы его запомнили? – говорит Вадька. – Я-то его хорошо запомнил...
– А зачем?
– Да так. Пригодится... Я когда уже не смогу на полярных станциях работать, стану почтальоном.
– Ну и что?
– А то. Этот дядька к тому времени совсем старым станет. Понимаете? У него тогда голова и руки трястись будут. От старости. А я приду к нему с телеграммой или письмом и скажу: «Распишитесь». Он заохает, начнёт каракули выводить. А я ему скажу: «До старости дожили, а расписываться не научились». И ещё кое-чего скажу...
– И правильно, – сказали Толька с Борькой.
– А ты чего молчишь? – спросил меня Вадька.
– Я?.. Не знаю чтобы ему сказал...
– Он не знает, – хмыкнул Вадька.
А потом я забыл про тот случай. И мы все уже забыли. Папа мой вернулся из командировки. И опять уехал. И опять вернулся.
И вот однажды иду я из булочной, смотрю: на скамейке сидит. Тот самый почтальон. Я его сразу узнал. И он меня, видно, тоже.
– Привет, – говорит. – Научился расписываться?
– А я тогда ещё умел.
– Я потом-то сообразил, что у вас тогда просто руки замёрзли после гулянки, – говорит. – Присядь, если не спешишь, – он похлопал рукой по сиденью.
Я сел.
– А можно вас спросить? – говорю.
– Давай, спрашивай.
– А почему вы тогда такой сердитый были?
– А-а... – он нахмурился. Посмотрел на меня в свои очки. Серьёзно так. – Понимаешь, – говорит, – не до вас мне тогда было. Я в тот день тоже телеграмму получил. Из Саратова. Брат у меня там жил. И вот сообщили мне, что он погиб. В автомобильной катастрофе... Был он шофёр «дальнобойщик». Знаешь, такие большие машины?..
– Междугородные перевозки.
– Вот-вот. Потом мне рассказали. Ночью он шёл. На повороте столкнулся с оторвавшимся прицепом встречного грузовика. Так всё и случилось... Я, как получил телеграмму, отпросился у начальства. Мне только надо было кой-какие срочные телеграммы разнести, и в аэропорт мчаться, билет до Саратова доставать. Вот какие, брат, пироги...
Мы ещё долго с ним сидели. Сидели и молчали. А я всё думал: «Вон, оказывается, как...»
А потом обо всём этом я рассказал Вадьке.
– Ну-у, другое дело, – насупился он. – Кто же знал... Только я всё равно к нему приду. Обязательно.
– Ну, олух! Ничего не понял!
– Да ты не ори, – говорит. – Я всё понял. Я к нему приду. И если у него рука будет трястись, я возьму её в свою руку и помогу расписаться. А потом схожу в аптеку, в булочную и в молочный. Ведь мы же бывшие полярники. А полярники – народ надёжный... Ведь так, Вовка?..