Стихи и проза | Геростратова слава |
|
Семейное фото
Однажды дома ко мне подошла жена.
– Знаешь, – говорит, – дети наши растут. Ты только посмотри. Давно ли мы старшему горшок покупали? А теперь вон младший – в него котят расположил. И сами мы с тобой... На месте не стоим. Развиваемся. Но всё к старости... – и она провела рукой по лбу. На нём, как на грех, в это время обозначилась едва видимая пара морщинок.
– Да, – сказал я, – согласен. И что ты предлагаешь?
– А предлагаю я пойти нам всей семьёй в фотоателье и запечатлеться. Для потомства и для себя. Пройдёт время и, взглянув на фотографию, мы скажем. Да, такими были мы. Такими были наши дети. Наша гордость и надежда. А дети, взглянув, скажут: такими были наши незабываемые родители.
– Не плохо придумано, – сказал я. И в качестве поощрения за интересную идею поцеловал жену.
Назначили день. Он пришёл. Я, насвистывая песенку «Пылают мартены и домны...», повязывал галстук. Жена тоже собиралась, покрикивая на Петьку с Мишкой. Оба путались у нас под ногами.
Когда дети надели свои праздничные матросские костюмчики, мы их не узнали. Матроска младшего была на старшем. А старший напялил на себя костюмчик брата. Оба прохвоста, показывая друг на друга пальцем, хохотали. А мы с женой никак не могли понять что смешного может быть в таком безобразии.
Тут звонок в дверь. Оказался двоюродный брат Женя. Для детей – Евгений Михайлович.
– Ого!.. – закричал он, узнав в чём дело. – Сниматься?!. Великолепно! Так и надо. Для потомства и личных нужд.
Он пришёл перехватить пятёрку до получки. На такой денежной работе, а стреляет направо и налево. Прямо не понятно... Работает мужик в спец художественных мастерских. Там делают портреты генералов, адмиралов и бывших маршалов. На всю страну заготавливают свою продукцию... Малюют круглосуточно. Уж очень ответственная работа. Так вот, родственник моей жены, великий спец по рисованию усов. Так нарисует маршалу усы, что и на погоны не надо смотреть. Сразу видно: маршал. Или сразу видно: адмирал. Женя в этих мастерских единственный такой умелец. Такому, надо думать, и платят как надо. А он – ну, никак без стрельбы... Впрочем, понятно. Закладывает наш Женя за галстук по – чёрному. Известное дело, художники – они все такие... Между прочим, Женя говорит, что в Москве живёт уже старый художник. Тоже усовик. «Вот бы у кого поучится!» – говорит наш Женя. Этого московского художника фамилия не то Наливадзе, не то Поддавадзе. В своё время он рисовал усы на портретах самого вождя. Самого генералисимусса. Командующего всеми войсками и фронтами. Там профессора, академики по рисованию нарисуют всё как надо. Теперь дело за главным – усы. Приглашают этого Наливадзе, так, мол, и так. А он приходит с кислой мордой. Ходит вокруг работы. И вдруг говорит: «У меня рука сегодня тремолирует. Не могу». Надо же, такое заграничное слово знает. А ведь он был вхож аж в ЦК. Там, как узнают, что у Поддавадзе рука того, все дела в сторону откидывают. Все разговоры только о том, как там у нашего Наливадзе с рукой... И уж когда тот нарисует, то в ЦК все перекрестятся, свечки, где надо поставят, молитвы зачитают. Хотя, вроде, все партийные и в бога не верят.
Деньги, этот спец, как говорил Женя, лопатой грёб. Жил в самом центре Москвы. Из его кабинета все рубиновые звёзды кремля видать. Обитал он в пятикомнатной квартире с тремя жёнами. Гонял он их!.. По-чёрному. Что тут будешь делать – восточный человек. И всё ему с рук сходило. Правда, звание академика так и не дали. И всё же остальные художники, которые облики рисовали, которые – погоны, которые – ордена, которые – галифе – все ему жутко завидовали. И это в то время как этот Наливадзе гениально разбирался только в грузинских усах. В усах же армянских или, скажем, азербайджанских он был посредственностью. Так Женя говорил... И вот такому-то человеку его жёны нарожали кучу детей. Те нарожали внуков. А внуки правнуков. Но ни один отпрыск не пошёл по стопам отца, деда, прадеда. Женя говорит, что всё дело в том, что генералисимуссы кончились, а маршалы измельчали. Всё больше пошли какие-то не серьёзные, безусые. В обще-то похоже на правду...
Я думал, Женя получит пятёрку и отвалит. А он:
– Старик, и я с вами! Идея?! А?.. Как-никак родня. Как ты думаешь, Натка? – обратился он к моей жене, увидев, что я ещё не оценил его идею.
– Ты, Женя, имеешь полное право на место среди нас. Одень только этот Лёшин пиджак. И эти Лёшины брюки. А то ты выглядишь гопник гопником. А ещё художник – усовик... Уж тебе-то надо одеваться прилично.
Оделись. Вышли на улицу. Мне было странно видеть в нашем узком семейном кругу какого-то забулдона Женю в моём пиджаке и в моих брюках.
В ателье фотограф, тонкий, как жердь, в очках, обрадовался нашему появлению. Он был немного всклокоченный. Видимо, дремал в ожидании нас. А тут работа подвалила – обрадовался. Весь сияет, улыбается. Так бы подошёл и щёлкнул бы его по носу, чтоб не шибко-то светился...
Стали рассаживаться. Он вокруг нас так и летает.
– Папочку с мамочкой сюда, – говорит, устраивая мою жену и Женьку на стульях перед самой камерой.
– Ну, что, Натка, давай вместе! Сниматься, так сниматься! – сказал Женя.
– Нет, – сказала моя жена фотографу, – вы ошиблись. Мой муж вон. Лёша, ты что в стороне стоишь от мероприятия. Прямо, как бедный родственник. Иди к нам.
Пока фотограф рассаживал нас, дети успели снять с объектива камеры крышку и куда-то её подевать.
Крышку нашли. Детям дали по теннисной ракетке, чтобы руки были заняты.
Фотографу всё что-то не нравилось. Да и Женя стал его донимать критическими замечаниями по композиции снимка:
– Коллега, так не годится... – прямо замордовал мужика.
Фотограф вертелся вьюном и бегал, как угорелый. Притащил большой морской якорь из папье-маше. Он был покрыт золотой краской, но казался серым от пыли.
Дети вместе с якорем были устроены сначала в наших ногах, а потом где-то сзади.
Я уже взмок.
– Скоро ли там?.. – говорю.
Фотограф в десятый раз залез в свой прибор с головой.
– Минуточку внимания. Так... хорошо. Улыбнулись... Все разом улыбнулись. Готово! Нет, не готово... Мальчик, ты зачем нагнулся. Вот ты и не получился. Тебя не будет видно.
Я обернулся и увидел Петьку, присевшего за спиной Жени.
«Ещё новенькое дело, – подумал я, – на снимке из пяти человек будет только трое членов семьи».
Пришлось сниматься снова. Да тут ещё этот Женька сцепился с фотографом. Сошлись два профессионала по искусству...
Не успел я с большим трудом улыбнуться во второй раз, как фотограф сказал:
– Мальчик, не делай папе рожки.
Тут я не выдержал, обернулся, схватил за шиворот Мишку. Переломил его пополам у себя на колене и... замахнулся.
Не успел я и один раз показать сыну тяжесть отцовской руки, как раздался голос фотографа:
– Готово! Ну вот – теперь всё. Благодарю за внимание.
– Вы уверены, что получилось всё, как надо? – спросил я после сеанса.
– Надеюсь.
– А как там моя правая рука?.. Не попала в кадр?
– Думаю, что нет, – ответил он и почему-то посмотрел на мою правую. Как-то с уважением посмотрел.
За фотографиями я не пошёл. Пошла жена.
Когда я увидел снимок, то понял, сомневался я не напрасно. Хоть и не смыслю ни черт в этих композициях...
Я увидел не настоящую дружную семью, а чёрт те что.
Улыбающуюся мою жену (вышла она, кстати, хорошо) держал под руку какой-то недобритый тип. Похожий на Женю. И на меня одновременно. Я узнал свои брюки и пиджак.
А рядом с женой, по другую руку, сидел со зверским лицом я. Кто бы мог подумать?.. Её муж... И два наших сына. Один, стоя сзади, смотрел себе под ноги. Будто там ему открылось что-то очень интересное. А другое дитё лежало у меня на колене. Уткнувшись носом в штанину. И я замахнулся... Для справедливого отцовского шлепка...
Я посмотрел на другой снимок. Но там было изображено то же самое.
Я хотел порвать фотографии, но жена была категорически против:
– Впервые в жизни я получилась так хорошо. Жаль, что ты этого не замечаешь...
С ощущением свалившегося несчастья я пошёл прятать этот исторический фотоматериал куда-нибудь подальше.
7 февраля 1972