Стихи и проза | Мост, пролётка и Нева |
|
Последняя рыбалка
Полевой сезон подходил к концу. Оставался один водный переход по Подкаменной Тунгуске. Потом переплыть Енисей и там – на другом берегу – ждать парохода домой.
Последний наш лагерь был разбит у самой воды под высоким скалистым берегом.
Тронуться решили утром, попозже, как только немного потеплеет. Двигаться по осенней сибирской реке в раннее время – удовольствие не из приятных.
Я с грустью думал о том, что теперь не скоро почувствую щекой знакомый холодок приклада ружья, не скоро возьму в руки черенок проверенного спиннинга или удилища, и поэтому с вечера готовился к последней рыбалке.
Мои товарищи геологи посмеивались:
– Ну вот, тут надо думать о том, как домой приедем, как арбузы есть будем, пиво пить, ходить в лёгоньких ботиночках, а он опять – в лес засобирался.
– И не надоело тебе резиновые сапоги таскать? Уже который месяц...
– Надоело.
– Ну, так что?
– Так ведь охота... она пуще неволи.
Проснулся я рано. С некоторым усилием заставил себя вылезти из гревшего меня всю ночь спального мешка.
Пока наворачивал портянки, зубы мои выстукивали барабанную дробь. Не удивился бы, если бы она кого-нибудь разбудила. Но никто не проснулся.
Я вышел из палатки. Оба её ската и стены были серебряными от инея. Трава вокруг, каждая травинка твердела как шильце и белела, как накрахмаленное бельё. Ступишь ногой и слышишь, с каким хрустом ломаются поседевшие стебли. И только чёрное пятно вчерашнего костра не удалось одолеть предутреннему холоду.
Положив в лодку ружьё, мешочек из мешковины под рыбу, длинное удилище для ловли нахлыстом, я оттолкнулся от берега.
Остывший мотор завёлся не сразу. Так что я успел согреться, пока дёргал шнур стартёра.
Лодка шла вниз по течению. Я сидел на корточках у руля, потому что иней на сиденье растаял, и оно было мокрым. Вытирать было лень, да и собирался я недалеко.
На востоке, над вершинами пожелтевших к зиме лиственниц, вставало холодное жёлтое солнце. Очерченный круг его расплывался в белом тумане. В тени берега, скрытого от его лучей, зеркальными бликами играла обледеневшая галька.
Я причалил в устье большого ручья, заросшего тальником. Закрепил лодку, пошёл вверх по ручью.
Идти паберегом было трудно – под ногами скользили валуны.
Немного попетляв, я нашёл оленью тропу и пошёл по ней. Голос ручья всё время доносился до меня справа. Иногда в просветах между деревьями и кустами мне виделись знакомые белые хохолки стремительно летящей воды над тёмным от влаги лбами камней.
Я шёл и думал, конечно, не о рыбалке. Думал о доме. О том, что скоро вернусь туда, где меня ждут. О том, что приятно возвращаться... Печаль осени, даже такой яркой, бодряще-весёлой, как эта сибирская, смягчала моё острое нетерпение скорой встречи с теми, по ком тосковала душа. Жёлтые листики брусники, золотистые хвоинки лиственниц, жемчужный пунктир паутины на чёрных, блестевших от влаги сапогах моих – всё это были мелкие знаки той осенней печали...
Наконец-то совсем уже громкий голос ручья привлёк моё внимание. «Перекат, – подумал я. – То – что надо...» Раздвинув руками кусты, я осторожно вышел к воде. И... так и застыл на месте.
С двухметровой высоты, с вершин каменных глыб низвергалась темная тугая струя воды. С шипением она ударялась о поверхность омута у подножия порога. В этом месте вода бурлила, и белопенная, постоянно колеблющаяся полоса отделяла камни внизу от чёрной тишины омута. А над этой, казалось бы, недвижной поверхностью воды стояли маленькие радуги, словно великан пытался стянуть оба конца дуги настоящей радуги, и она, не выдержав, с хрустальным звоном разлетелась на куски...
Это были хариусы. Они выпрыгивали из воды на высоту человеческого роста. В воздухе их тела сгибались и разгибались, топорщились боковые плавники, а большой спинной, играя на солнце прихотливейшим сочетанием цветов – от тёмно-фиолетового до нежно – розового, разворачивался великолепным веером.
С высоты рыбины проворно ныряли в воду, но тут же выскакивали другие и повисали в воздухе. И рядом с ними, в воздухе, краснели гроздья рябины. Ветви её склонялись над омутом.
Я стоял и боялся шелохнуться. Боялся, что видение исчезнет.
И когда я понял, что всё это мне не кажется, я горько пожалел: я видел всё это один. Можно ли любоваться чудом в одиночку? Да, можно. Но не разделённая ни с кем радость – горчит.
Я сел на камень, обросший ягелем, закурил.
А хариусы продолжали взлетать по дуге, и тяжёлые капли прозрачной воды повисали за их радужными хвостами.
Не знаю, почему, но я вдруг свистнул. Пронзительный свист прорезал холодный воздух, и наступила тишина. Чёрная глубина омута поглотила этот весёлый праздник света и цвета. Я пожалел о том, что сделал. И угораздило же меня дурака...
Раздосадованный, перебрался на один из камней самой вершины порога. Посмотрел вниз.
Лимонно–жёлтый берёзовый лист промелькнул, влекомый струёй, у меня под ногами и исчез. Через какое-то время – я уже не чаял его увидеть – он лежал недвижно посреди омута. Единственно светлой точкой на его поверхности.
И вдруг, среди тишины, в воздух взлетела рыбина. За ней другая, третья... И вот я уже сбился со счёта. Снова сильное тельце хариуса распускает плавники и дарит мне этот праздник света и цвета.
Но пора и попробовать. Я знаю, в эту пору хариус уже почти не берёт. Но так хочется ещё раз ощутить его упорство на конце дрожащей лесы. Может, в последний раз...
Я достаю коробочку с обманками. Они у меня из оленьего, медвежьего, собачьего меха и цветных ниток. Есть и несколько, сделанных из рыжей бороды товарища. Они удачливые. «Вон сколько на мою бородёнку наловил!» – с гордостью любил говорить он.
Обманки пробую одну за другой – бесполезно. Столько рыбы в воздухе, а в глубине – ещё больше. И всё напрасно. Хариус сыт, полон сил и готов к суровой зиме. Ему уже не нужны запоздалые мухи.
Но я коротко взмахиваю длинным удилищем. Леса ещё длиннее. Взмах похож на движение руки пастуха, когда он держит длинный кнут с коротким кнутовищем.
Обманка, пролетев по воздуху, падает на воду далеко впереди. Удилищем натягивую лесу, выбрав слабину, и моя мушка, как живая, прыгает над потоком.
Хариус любит сначала ударить прыгающее насекомое хвостом – оглоушить – а потом – уже схватить ртом. Это и есть: «хариус играет».
Сейчас же редкая рыбина заигрывает с моей обманкой. А схватить её – и совсем не пытается.
И всё-таки один удар хвостом дорого обходится разыгравшемуся хариусу: он зацепился за острый крючок, спрятанный в пушинках меха. Совершенно случайно рыбина не срывается. Мне удаётся её подтянуть и, вытащив, быстрым движением снять с крючка. Ловля хариуса за хвост удовлетворит не всякого рыболова, поэтому я бросаю бедолагу обратно в воду.
Я складываю свои обманки в коробочку и по камням перебираюсь на берег.
Снова присел перекурить. И тут до меня донёсся выстрел. Меня звали.
Я тронулся в обратный путь.
С чистого неба светило солнце.
Из-за кустов в последний раз я увидел взлетающих хариусов. Теперь мне казалось, что это невидимый ловкий жонглёр подбрасывает в небо десятки сверкающих ножей.
Хариусам предстояла зимовка, и я был рад, что в этих местах ручей силён течением и что он сохранит для рыбы талики – не замерзающие полыньи. Зимой через эти талики воздух проникнет под толщу льда. Рыбы смогут жить дальше, и кому-нибудь ещё доведётся увидеть то, что сегодня увидел я.