Стихи и проза | Жисть моя жестянка |
|
Жисть моя – жестянка!..
автобиографическая повесть
(окончание)
147
Снова в семье – Звонок Юры Ракова – Йозеф Vogel – Озерки – «И ты так будешь…»
А жизнь продолжалась.
Похоронил мамулю, вернулся в семью на Карпинского. Комната в коммуналке позволила обменять нашу двухкомнатную квартирку в «хрущобе» на трёхкомнатную в такой же «хрущобе» совсем рядом. На нас пятерых это было серьёзным сдвигом в позитив. Однако моё самочувствие порою ухудшалось до такой степени, что я оказывался в кардиологическом центре на Пархоменко.
Выходил оттуда без ощутимых улучшений, и с горечью то и дело твердил: «Господи! Да когда это кончится?.. Отпусти мою душу… Хватит! Невмоготу!…»
Из литературных дел я давно вылетел. Не до них было. С грустью думал я о том, что пока кувыркался по больницам, мои коллеги, с которыми рвали друг друга на посиделках ЛитО, терпеливо учились печататься и издаваться. Не этот ли «пробел в становлении» способствовал развитию комплекса, приводившего к настрою на поражение?..
Единственное, что я всё-таки пытался – это разрабатывать сюжеты пришедшие ко мне когда-то раньше. И занимался этим больше для того, чтобы отвлечься, забыться.
В помощи лекарств я разочаровался полностью. Они, похоже, только поддерживали меня на плаву. Эта поддержка была столь хрупкой, что я просил Господа не тянуть…
Но однажды мне позвонил старый приятель Юрий Раков. Он писал статьи и книжки об истории города, об архитектуре его, о личностях когда-либо составлявших гордость северной столицы и т.д. и т.п. Писал хорошо. Живо, увлекательно, дотошно изучив материал. Говоря об основательности его трудов, упомяну одну из последних его книжек «Энциклопедические заметки о Петербурге». И, что очень важно, писал Раков честно – не пытаясь польстить официозу. По этой причине его публикации проходили редко, со спорами и трениями. Это Ракова не смущало. Наоборот, веселило. Он любил рассказывать в лицах очередное пробивание бетонной стены… Он был сильной натурой.
Юра знал о моих кувырканиях. Относился ко мне с участием. Чаще он звонил мне, чтобы повеселить, поболтать. Но на сей раз его звонок был чисто деловой. «Значит так,- сказал Юра. – Вот тебе телефон. Записывай». «А в чём дело?» «Записывай! Потом поймёшь». «Записал». «Хозяина зовут Йозеф. Он немец. Нашего советского разлива. Родом с Западной Украины. Но не в том дело. Он перенёс два инфаркта. Как и ты. И твоего возраста… С инфарктами он справился. Теперь здоров». «Как справился?.. Как здоров?..» - вырвалось у меня. «Так… Состыкуешься с ним, и узнаешь… А сейчас мне некогда», - и повесил трубку.
Слова Ракова стояли у меня в ушах и казались бредом сивого мерина.
Несколько дней я смотрел в бумажку с телефоном и всё не мог решиться. Но рассчитывать уже более было не на что – всё медицинское я уже перепробовал.
Надо сказать вот ещё что, комплексы, овладевавшие мною по ходу болезней, становились закоренелыми. Требовалось резкое усилие, чтобы стронуться с мёртвой точки.
И однажды я, наконец, позвонил этому Йозефу.
Ответил глухой голос с лёгким акцентом. Судя по тону, хозяин голоса не горел желанием беседовать со мной. Я это уловил, и стало мне чертовски тоскливо. Но и пятиться не хотелось.
Не стал он меня расспрашивать в деталях. Назначил день и время, мол, там и поговорим.
Продиктовал адрес. Оказалось, он жил совсем рядом. Этим фактом я был приятно удивлён. Воспринял как тайное знамение. Ощутил прилив надежды. И тоже тайной, какую боязно спугнуть.
До назначенного дня, несколько раз подходил к его дому. Всматривался, в поисках косвенных признаков знамения… Но кроме тёмных замызганных плиточек на боку семиэтажной хрущобы – ничего значительного не вырисовывалось. Странно, но это обстоятельство не притупляло остроту моей надежды.
И вот в назначенный час я позвонил в двери этого человека.
Поздоровались. Пожали друг другу руки. Но как-то рассеянно и холодновато. Было видно, что он куда-то собирается, поспешает. «Поехали», - вдруг говорит. Я был рад такому предложению. Оно отдаляло тягомотину объяснений.
Передо мной был высокого роста мужик. Тоже, как и я, поджарый. На узком лице – височные впадины. Из-за них он даже казался тощим. Но руки. Сухие. С широченными запястьями. На них толстыми шнурами переплетались вены. И мышцы до локтя и от локтя – выше – мощными каменюками. Это были руки пахаря-труженика. Ещё эти руки походили на руки Мухамедзянова…
Вышли. Сели в автобус. Двинулись в сторону Озерков.
Всю дорогу стояли. Смотрели в окна на деревья в снегу, дело было в начале декабря.
Ни единым словом не обменялись, но молчание это не казалось мне тягостным.
Выйдя из автобуса, мы пошли по тропе. Вышли к заснеженному озеру. На берегу стоял вагончик, судя по дыму, в нём топилась печка. От дверей вагончика шёл деревянный настил к большой тёмной проруби. Йозеф весело здоровался с мужчинами и женщинами. Кто-то ещё раздевался, а кто-то довольно пыхтел после купания.
Вошли в вагончик. В нём было тепло и чисто.
Йозеф, не глядя на меня, быстро разделся и пошёл на выход. Лицо его было сосредоточенным. Мне даже казалось, что он обо мне забыл.
Я – за ним.
Он осторожно спустился по лесенке в воду. Окунулся с головой и поплыл. Прорубь была длиной метров десять. Вот он повернул назад, не спеша поднялся по трапу. Постоял на досках, растирая тело руками. Тело было розоватым, без пупырышек зябкости.
Так же не спеша, пошёл он в вагончик. Взял полотенце, но не стал им растираться, а только промокал влажное тело.
Он оделся. Вышли из вагончика. «Давай пробежимся до автобуса»,- говорит.
Побежали.
Показался автобус. Мы наддали. И когда заскакивали в открытые двери, он вдруг бросил: «И ты так будешь…» От этих его слов меня прямо обдало жаром. Той самой тайной надежды…
Весь обратный путь молчали. Как-то не о чем было говорить. Это молчание было куда ценнее возможного сейчас разговора.
Вернулись к нему. Йозеф сварганил чай, сели пить. Тут, исподволь, пошёл не спешный разговор.
Хозяин не интересовался моими болячками. Он только объяснял смысл оздоровительной системы Порфирия Иванова.
Она оказалась жёсткой. Пожалуй, даже жестокой. В голове моей никак не укладывалась суровость и недопустимость малейших отклонений в соблюдении, казалось бы, совершенно простых постулатов. Эта религиозная жёсткость отталкивала. Система требовала полного подчинения себе со всеми потрохами. Душа не хотела мириться с такой суровой требовательностью, с таким произволом силы. Не могла она согласиться, с тем, что ты теперь принадлежишь не себе, а какой-то умозрительной системе…
«Ну, как? Пойдёшь?..» - спросил меня наконец с усмешкой Йозеф. Я долго молчал. Говорю наконец: «Так сразу сказать не могу. Мне надо подумать. Дня три я подумаю». «Думай неделю. Тут с бухты – барахты решать нельзя. А надумаешь – приходи…»
148
Пошёл по системе – Порфирий Корнеевич Иванов
Все последующие дни я собирался с духом. Даже не столько собирался, сколько внушал себе: «Вот перед тобой человек. Твоего года рождения. С двумя инфарктами тоже. Тоже инвалид второй группы. Но разве о нём такое подумаешь?.. И чем ты хуже?.. Есть шанс попробовать. Лучше в этой попытке загнуться, чем постоянно попадать в больницы, жить и ждать конца. Надоело!..»
И я пришёл к нему.
Он рассказал что и как я должен делать. На первый взгляд – ничего сложного. И опять мытарило то, что по словам моего наставника всё должно выполняться неукоснительно. В противном случае я не должен рассчитывать на помощь системы.
И вдруг до меня внезапно дошёл мудрый позитив самой системы. Дошёл резко, отчётливо: да ведь тут надо самому трудиться! В поте лица!.. А это зависит только от тебя самого. Ты сам становишься кузнецом своего… Во всяком случае открывается шанс.
Действительно! Мы же все бежим чуть что к врачу. Получаем таблетку. Глотаем её и ждём положительного результата. По мелочам, может, и годится такое. Но в серьёзном случае халява не проходит. Человек должен активно и сам расхлёбывать свалившуюся беду. Именно осознание этого обстоятельства и заставило меня наконец поверить в систему Иванова. К тому же рядом со мной был человек, который прошёл двухлетний путь по ней. Результаты его труда были очевидны. И убедительны. Этот человек брался мне помочь, поддержать. Хоть всем своим видом показывал: халява не пройдёт…
Я вернулся домой. Набрал ведро холодной воды. Выставил на балкон. Как мне объяснил Йозеф: чем холоднее вода, тем легче обливаться.
Жена с ужасом смотрела на мои шаманские манипуляции.
Наконец ведро в ванной. Я приготовил на всякий случай нитроглицерин. Простил мысленно всем и вся… Поднял над головой ведро и… хлобыстнул.
Мне показалось, что я на какую-то долю секунды потерял сознание. Но не упал. Остался стоять. Ошарашенный.
И нитроглицерин не понадобился.
Я взял в руки полотенце и с победным чувством стал не растирать, а промокать своё тело. Медленно. Так полагалось.
Я поймал себя на мысли, что стараюсь уловить признаки начавшихся улучшений. Но больно быстро захотел всё по тому же по халявному варианту.
Поздно Вечером позвонил Йозеф. «Я думал о тебе. И как?..» - спросил. «Сделано!» - бодро ответил я. «Так держать!» «Спасибо, друг».
И пошло – поехало. Я обливался утром и вечером перед сном. В течение дня старался где-нибудь в кустах постоять и походить босиком по земле или снегу. Несколько минут буквально, не насилуя себя. С пятницы вечера до воскресного полдня я не ел и не пил. Вот и вся система. С едой и питьём – самое сложное. Но и тут не следует загонять себя в пыточную камеру. Тяжело? Умерь прыть. Главное, чтобы отступление не было обманом самого себя. Этот пункт системы чрезвычайно важный. Ведь обманешь не Господа, не Систему, а себя. И придётся платить – ни куда не деться. Как говорится: «За базар…»
С того дня, как я вылил на себя первое ведро ледяной воды, перестал попадать в больницы. Правда, по настоянию учителя, продолжал принимать сердечные лекарства. Но это не мешало мне почувствовать за спиной крылья. Почувствовать, как они набираются сил. А главное – я сам был причастен к тому, что со мной происходило.
Своими играми с водой я увлёк жену и маленького сына. Они тоже начали обливаться. А с сыном и его приятелем – соседом по лестничной площадке – мы бегали вечерами по снегу до получаса. И хоть бы что. Ребятня за свои подвиги получала роскошный румянец. Как же я был рад видеть малышню бодрой и здоровой. В такие минуты мне часто приходила в голову глупость: «А ведь это лекарство ни копейки не стоит!..»
Но слаб человек. Через три месяца мои домашние «предали меня» и я остался один. Для меня же моё малодушие могло обернуться суровой расплатой. Я это понимал.
А С Йозефом Vogel мы крепко сдружились.
Однажды вспоминая наши первые встречи, он сказал: «Знаешь, а я понял, что ты пойдёшь… Не сразу, но понял…»
Тут надо сказать, что много народу обращалось к Йозефу. Все они били себя в грудь, клялись идти за наставником вслед. А вскоре выяснялось, что они сачкуют, обманывают и себя, и наставника. И приходилось Йозефу посылать их подальше. Порою грубо. Потому и ко мне он сразу отнёсся суховато. И вот только теперь говорит: «А ты колебался, собирался с духом. И я тогда подумал: «Может, у этого дело пойдёт. Вроде, не ошибся…»
Мой наставник шёл по системе вместе со своей женой Татьяной. Её фанатизм в соблюдении ритуала меня просто пугал. Я спешил перевести взгляд на Йозефа.
Раз в году Йозеф с Татьяной ездили в Донбасс, на хутор Кондрючий к Порфирию Корнеевичу. Туда съезжались его последователи со всей страны.
Йозеф звал и меня. Но смущал фанатизм Татьяны. Смущало увидеть на этом хуторе таких фанатиков целую армию. Мне было бы неуютно в её рядах. И потом: паломничество к Кумиру… Строить отношения с живыми Кумирами я, пожалуй, смог бы только умозрительно.
Вместе с тем, я относился к Учителю – к Порфирию Корнеевичу с глубоким уважением. Не только за его жизнь, похожую на путь Христа. Но и за плод его раздумий, который он подарил людям, и который называется «Детка». Краткий постулат – рекомендация поведения человека в окружающем мире. Простой. Коряво написанный, как писали первые апостолы – рыбаки и скотоводы…
К «Детке» Иванова быстро попёрли находчивые, шустрые хлопцы. Образованные, кандидаты (чаще всего почему-то) именно технических наук. Они приезжали к Иванову. Ходили за ним по пятам, поддакивали, записывали всё услышанное. На основании записей стряпали гладкие грамотные тексты. Потом издавали их в виде книг и книжиц. И неплохо на том зарабатывали. Порфирий Корнеевич, поди, и не догадывался. Он прозябал в божественном неведении и материальной скудости…
В пору появления этих книжиц, имя Порфирия Корнеевича было широко известно в стране. Но вот до того, официальные власти гнобили его во все тяжкие. Побывал старик и на Лубянке в лапах КГБ. Там его долго рассматривали сквозь толстую лупу на предмет: какой антисоветчиной дышит?.. В то время, как старик маялся одной мыслью: «Подарить физическое здоровье всему народу, строящему социализм…»
Пройдя сквозь пристрастные эксперименты, Иванов уцелел. Кстати, похожие эксперименты проделывали над ним и фашисты, когда захватили Донбасс. Возили его голого на мотоцикле в мороз. Сочли сумасшедшим и – не тронули. С Лубянки тоже - отпустили. А вот дома, на хуторе, местные власти ещё долго продолжали считать носителем идей, подрывающих основы Марксизма. И руки у них, потому, чесались.
Но время уже было другое.
Об Иванове Учителе стали писать газеты. И даже популярный журнал «Огонёк» разродился просторной статьёй в уважительном тоне.
149
Партийная конференция на оздоровительную тему
В Питере появилось целое общество последователей идей Учителя. Ряды его росли. Иногда они устраивали слёты в Доме Культуры Железнодорожников. В этих слётах участвовали и Йозеф с Татьяной. Они меня звали сходить послушать, посмотреть. Но что-то меня останавливало… В конце концов Йозеф даже упрекнул в неуважительном отношении к идеям Учителя. Пришлось идти.
Действительно, народу набилось целый зал. На сцене стоял длинный стол, покрытый зелёным сукном. За ним сидели самые заслуженные последователи Учителя. На столе были и классические графины с водой. Ни дать, ни взять – партийная конференция. Наверное, именно такого я невольно сторонился…
По регламенту сначала выходили на сцену те, кто во всю уже шёл по системе, рассказывал о своих достижениях. Выступления походили одно на другое. Мол, пошёл, обрёл полное здоровье и продолжаю следовать заветам Учителя…
Выступил и мой друг. Он говорил убедительно, искренность его была очевидной.
После выступлений «начинающих практикантов», стали брать слово зубры, сидевшие за столом. Настрой их выступлений был боевой, нахрапистый. Они говорили о том, что: «Придёт время, когда все религии на земле исчезнут. Их победит и вытеснит боевое Учение Учителя…»
Не хухры – мухры!..
Я ушам своим не верил. Радовался тому, что самого Учителя нет в зале. Стыдоба же какая!..
Смотрю по сторонам и вижу: слушают внимательно, кивают головами. Выступающие зубры совсем забыли об оздоровительной ипостаси системы Учителя. Они напирали и напирали на то, что пора системе завоевать мир. В их речах слышна была здоровая бойцовская агрессия против всех мыслимых и немыслимых религий…
Зашла речь и о тех, кто «сачкует», «халтурит» и только делает вид, что идёт по системе. Таких ораторы предлагали разоблачать и «гнать из наших рядов калёной метлой и в три шеи…» Их клеймили на все лады. Называли «предателями».
В перерыве я не удержался. Поднялся на сцену. Разгорячённые зубры жадно попивали воду из графинов, и продолжали токовать между собой о «предателях».
Спрашиваю у одного: «А вот, скажем, я пошёл по системе. Но дрогнул… Стал что-то пропускать… Потом снова начал… Я же живой человек. Могу колебаться. Могу ошибаться… Могу вдруг тяжело заболеть… Или, скажем, обстоятельства внезапные не позволяют мне выполнять всё в полном объёме… Такого человека вы тоже назовёте предателем?» «Да! – горячо отвечают мне двое сразу. – Такому не место в наших рядах!» «Такого – на мыло…» -поддакиваю. «Конечно! – отвечают с пафосной горячностью на полном серьёзе. – Молодец! Всё правильно ты понимаешь!»
«Мать родная!.. – подумал я, спускаясь со сцены. – Да это же не слёт последователей Учителя, а сборище дуроломов. Вон как ретиво! Как всегда… Доброе дело перековываем в окалину. Словом, опять: научи дурака…»
Я был расстроен. С печалью мысленно послал я их всех, сидевших за столами с графинами, подальше. От чего Порфирий Корнеевич стал мне ближе и дороже. Да уж, как заметил один настрадавшийся философ: «Плоды победы достаются мародёрам…»
150
Саня - сын Йозефа – На историческую родину – Маша-Машенька - Разруха девяностых… -
Совхоз «Ручьи» - Веники - Клюква – «Держись! Заграница помогает!..»
У Йозефа от первого брака был сын Александр. В своё время он поступил в Политехнический институт. Учась в нём, между делом, основательно овладел немецким и венгерским. Йозеф был наполовину венгр. Наверно, поэтому.
Саня так насобачился в языках, что руководство института стало приглашать его в качестве официального переводчика на всякие казённые рандеву. Более того, он выезжал с научным начальством и в Германию. А когда институт был закончен, отработал на Северах по распределению три года и пристал к отцу: «Пора валить в Германию. На историческую родину. Помогай…»
К тому времени в Германии были сестра и брат Йозефа. Они перебрались туда из Мукачева, где родился и Йозеф. Сам он не хотел ни в какую Германию. Уж больно был он «простым советским человеком». И армию отслужил. В авиации. На Севере. И здесь в Питере, до инфарктов, он работал на фабрике Урицкого слесарем наладчиком автоматов, производящих папиросы и сигареты. На почве этой халявы он и курил как проклятый. Словом, почва для сердечных заморочек была основательной.
Йозеф очень любил русскую речь, русскую песню. Особенно народную. Бывало запоёт, я смотрю на него и думаю: «Какой очаровательный осколок Владимира Даля…» Но надо сказать, что и немецких песен с венгерскими он знал преизрядно. И любил их исполнять. Но русские – за их пронзительность - он любил больше…
Однако сынок его, был парнем настырным. Он давил и давил на папаню. И тот сдался. Жена Татьяна осталась в Питере, а Йозеф с Санею двинули на «историческую...
Татьяне не очень нравилась Германия. К тому же ей не хотелось уезжать так далеко от хутора Кондрючий.
Со временем Йозеф выправил себе двойное гражданство. Стал часто и подолгу бывать в Питере. Он по нему тосковал.
Я к тому времени поздоровел. Даже перестал принимать сердечные лекарства. Как-то само собой получилось. Раз забыл принять, другой, а потом и – совсем забросил таблеточную терапию.
Йозеф приезжал летом или осенью. Мы бродили с ним по окрестным лесам и болотам. Любовались небом и травой. А осенью на Ладожских болотах провожали гусей. По такому поводу у нас всегда было и выпить на увеселение души, и закусить на потребу животу.
В одну из таких посиделок, поведал мне Йозеф сказку, сделавшуюся неоспоримой былью. Она касалась его сына Сани. Саня в новой жизни освоился довольно быстро, нашёл свою нишу. Он стал посредником между российскими фирмачами и немецкими. Помогал им завязывать контакты, заключать договоры в юридических руслах двух сторон. Дела его шли успешно, ведь ему близки были обе ментальности…
И вот однажды, Саня оказался по делам в Москве. Идёт по улице, думает о делах, но не забывает… Не забывает посматривать на девушек, любоваться ими. И долюбовался… Познакомился с одной. Звали её Маша. Она буквально два дня назад защитила кандидатскую по германской филологии.
И увёз Саня эту русскую девушку в свою неметчину…
Приехала она туда законной супругой Александра Vogel.
Мы с Йозефом, гуляя «…по просторам родины прекрасной…», непременно купались в реках или озёрах, независимо от погоды.
Помнится, в конце ноября барахтались мы в лесной речушке у моста. Пасмурно, снег хлопьями валит.
Стали выбираться из воды, а на мост машина легковая въехала. Остановилась. Вышел мужик. Уставился на нас с раскрытым ртом. Потом повертел пальцем у виска… А мы хохочем.
И как тут не вспомнить ещё раз моего дорогого друга вот по какому поводу.
В начале девяностых, когда рухнул сам собой Советский Союз пришло лихое время. Стало голодно и в Питере. Опустели не только полки продуктовых магазинов, но и магазинов ширпотреба.
Население было больше всего озадачено тем, как добыть впрок хоть чуток сахара, крупы, муки, постного масла.
Приходилось туго и мне с моей семьёй. По сути дела уже сосали лапу. Но странно, паники в душе я не испытывал. Всё думалось: бомбы не сыпятся и – ладно. Чай, не война. Как-нибудь да авось… выгребем…
Стал я с другими по ночам бегать на поля в совхоз «Ручьи». Вспоминалась война, когда по ночам тырил в колхозных полях колоски ржи…
Теперь-то было проще. Животного страха не испытывал. Другие времена пришли.
В совхозе «Ручьи» тырил я картошку, морковку, свёклу. Больше, правда, старался заработать, официально подряжаясь на уборку.
Что ещё? Ездил в лес. Там нарезал берёзовых веников. Сушил дома. Потом ездил на площадь Мужества к бане. Продавать. Таких сообразительных продавцов у бани хватало.
Мне хотелось поскорее избавиться от этих веников – прелесть торговли была выше моего понимания – и потому я продавал их дешевле, чем другие. Конечно, моё штрейкбрехерство быстро всплыло. Конкуренты мои мне как-то вломили причитающихся пиздюлей по щадящей программе: не искалечили… А тут, аккурат, приближалась осень. Запахло на болотах клюквой. Какая славная мирная картинка рисовалась в моём мозгу в связи с клюковкой!.. Собрать, перебрать, разложить пакетами по 1 кг и – тащить на рынок. Здоровый, рациональный план начинающего предпринимателя. Не учёл только одну чепуховину: не всякий жид пожинает прелести гешефта, как это принято думать… Вот и я. В очередной раз лизнул ту самую замороженную железяку… А ведь уже взрослый.
В деталях всё обстояло так.
Съездил в лес, набрал корзину отборной клюквы. Перебрал. Разложил в пакеты порциями по килограмму. В каждый пакет я старательно выкладывал на 100 грамм более. Тем самым показывая Господу, что не принадлежу к породе тех, кто готов на чужом горбу в рай въехать…
Сходил на торговую базу у нас на Покорённых. Узнал почём деловые продают клюкву.
Продавать тут же, рядом с «мироедами» я не стал.
Вышел за ворота торговой базы, поближе к остановкам автобуса. Тут и решил открыть свою коммерческую точку. Как раз для тех, кто выходит из автобусов и спешит на рынок. Заодно и для тех, кто идёт с рынка. Этим своим стратегическим решением я даже восхитился. Мне вдруг подумалось, что у меня всё будет тип-топ, заработаю. И ещё подумалось: «Ну, вот, в условиях суровой жизни начнём постигать азы элементарной коммерции…»
Мысленно разглядывая безобидность этих азов, я разложил десяток пакетов с ягодой в живописный ряд. Остальная ягода в пакетах хранилась в коробке, притороченной к тележке на колёсах.
Невольно залюбовался пасьянсом из пакетов. И опять мелькнуло: «Будет удача!»
Ко мне подходили, рассматривали пакеты, брали в руки. Я расхваливал товар. Предлагал проверить безменом, дабы покупатель видел, что продукта он унесёт больше. И по цене меньшей, чем на рынке… Я и тут решил показать фигу матёрым торговцам. Вернее, мне хотелось поскорее расправиться с этой скучной практикой торговли.
Всё было чудесно. У меня уже купили несколько мешочков моего товара. Я уже строил радужные планы по покупке зимней обувки для сына, но в это время…
В это время к остановке подъехал навороченный «Мерседес». Я с тоской почуял неладное. Двери его открылись. Мужики, не вылезая, долго смотрели на меня. Стало ясно: «классового врага они вычислили точно».
Вышел молодой, бритоголовый, весь ладный, круглый. Роль таких первыми заваривать кашу. Тут я ещё больше затосковал. Он подошёл, спросил: «Против кого дружим?..» Я не понял, пожал плечами. «Почём клюква?» – спрашивает сурово. Я назвал базарную цену. «А почему не на рынке торгуешь?» «Я же не постоянный торговец… - замямлил. – Вот набрал чуток… Думаю, продам, да на автобус… Жена сказала: «Продай!» Вот я и сунулся…» «Что ты тут мне хренотень заплетаешь?!. Собирайся и мотай отсюда по холодку. И чтобы больше на глаза не попадался… Понял?» «Понял», - говорю.
«Мерседес» отвалил в сторону рынка.
Я загрустил, стал собирать свои порцайки. А потом подумал: «Может так, для кипиша ребята - попугали, на понт брали… Может, и забыли про меня. Уж наверняка есть у них дела посерьёзнее, какие-нибудь стрелки - сходняки стреляльные».
В это время слышу кто-то нетерпеливо сигналит. Поднимаю голову – «Мерседес». Тот самый.
Выходит кругломордый. За ним ещё двое. В малиновых пиджаках и с узкими чёрными галстуками. Руки в брюках.
Неспеша двигаются ко мне.
«Ты что, сучий потрох?..- говорит кругломордый. – Было сказано: вали!.. А ты решил, что с тобою шуткуют?..» - и он с яростью стал наступать на пакеты каблуком. Вдавливал глубоко в землю и поворачивал то в одну сторону, то в другую. По ранту ботинка, к каблуку струйкой проползал клюквенный сок. «Ну что ж ты, гад?! – говорю – Я же просто не успел собраться…»
Один из подошедших малиновых пиджаков двинул меня в скулу. Удар был внезапный, сильный. Свалился, как подкошенный. «Чтоб больше здесь не мельтешил…» - сказал хриплым голосом.
Всё это творилось на глазах публики, выходившей из автобуса и садящейся в него. Никто не посмел и рта раскрыть. Братаны были здесь хозяевами. Словом, всё походило на съёмки «НТВ-ешного» кино, какое нам кажут теперь каждый вечер.
Вот так везло мне в самом начале 90-тых… Когда огромная страна рушилась, оседая своим неповоротливым грузным телом.
И вдруг… Какой-то звонок. Велят явиться по определённому адресу за получением посылки. Долго не мог представить себе о какой посылке может идти речь в такое боевое время.
Поехал. Явился. Просто называю фамилию. И предъявления паспорта не понадобилось. Выносят коробку. Небольшую, но тяжёлую. На ней чегой-то по-немецки. Сразу шевельнулось: Санька… Йозеф… И точно. Из Германии, с водителем дальнобойной фуры заслали. И что странно: не пропала в пути…
Коробку я вёз домой, тихо насвистывая бодрящие марши. И как же мне не терпелось окунуться в её нутро. Едва сдерживался.
Дома мы окунулись в это нутро всей семьёй.
Коробка включала в себя все виды недельного питания для воина-десантника бундесвера. Мы обалдели, когда увидели что к чему. Кроме кучи консервов со спецгалетами вместо хлеба, тут было и курево со спецспичками, и витамины на все случаи жизни, и шоколад, и даже реагент для очистки сомнительной питьевой воды. Всё было толково продумано. Ну, как водится у них… На то они и немцы!.. Не спроста в старину на Руси говаривали: «Немец хитёр: обезьяну выдумал…»
Эта коробка поила и кормила мою семью больше месяца. А через два месяца пришла ещё одна такая. Всё с той же запиской внутри: «Санька! Держись! Заграница помогает!..»
151
Издательство «Советский Писатель» – Лиля Андреевна –
Облом, или заслуженное получение по мордасам…
За шатаниями по глухоманям, за лежаниями по больницам, я вконец одичал. Мне было легче сварганить стих или рассказ, нежели отнести его в такое место, где его, может быть, прочтут и, может, напечатают…
Года за два, как затрещал по швам «Союз нерушимый», Валера Попов – мы с ним встретились случайно на Литейном - привёл меня в издательство «Советский писатель».
Обычно, проходя мимо этого издательства, я испытывал некоторый трепет. В нём издавались не только казённые конъюнктурщики, но и беспримесные таланты. Я полагал, что таковых здесь больше, чем в любом другом издательстве Питера, и потому смотрел на вывеску учреждения, как на заоблачную вершину Гималаев…
Попов познакомил меня с редактором Лилей Андреевной Николаевой. Я без всякой надежды показал ей свои закрома прозы из наработанного для взрослого читателя. Она отнеслась с интересом. Сказала, что можно сделать неплохую книжку. Мне не верилось, что такое возможно.
Но началась работа. Был заключён договор. Я получил аванс. Мне было страшновато его тратить – а вдруг потребуют обратно… Когда разглядят что конкретно автор нагородил…
Так и не приобрёл я навыка делового получения гонорара, с последующей тратой его на банальные житейские нужды.
Наступил 1991-й год. Страна затрещала. Многое посыпалось, повалилось.
А рукопись была уже готова. На титульной странице стоял лиловый штамп «Разрешается в набор» со всеми подписями и с «Паспортом к рукописи».
Отправили в типографию.
Тут выясняется, что там пошли заморочки с бумагой. То она есть, то – её нет…
Было ощущение, что мы опять ввергнуты в водоворот войны. День воспринимался, как бой местного значения. «Снаряды противника» ложатся то слева, то справа. Того и гляди – накроет…
Однажды Лиля Андреевна говорит мне с тревогой в голосе: «Завтра обязательно зайдите к Помпееву. Он на днях едет в Москву. На окончательное утверждение списка выпускаемых авторов. Поговорите. Напомните о себе. Чтобы он оставил вас в списке…»
Я был признателен Лиле Андреевне за столь важную информацию. Но воспользоваться ею не сумел. В ту ночь я по «скорой» залетел в больницу. В заведение, о котором забыл и вспоминать. Это надо же было так вмастить!..
Да, «на войне, как на войне…» Волной от «разрыва снаряда» вышвырнуло меня из списка…
Теперь никто и никогда не увидит моё фото во всю страницу. Не прочтёт редакционную аннотацию, столь любезную авторскому сердцу.
Отбыв больничный срок, я приехал к Лиле Андреевне. Она была огорчена тем, как всё случилось. Пришлось её успокаивать, объяснять, что я с самого начала не мог поверить в чудо: держать в руках эту книжку. Вот и получил по мордасам, вернее по заслугам…
152
Обошлось… - Долгая дорога в гости – Приезды Йозефа – Кочешок на щишки…
Россия поднималась из нокдауна. Слава Богу, без кровавой бани. Обошлось…
Пришёл день, когда Саня Vogel привёз ко мне папаню Йозефа на своей машине. Йозеф, взял меня за руку. За другую – Саня. И повели они меня по конторам, которые выдают загранпаспорта и визы, дабы погостил я у друзей.
Я ходил с ребятами, как в тумане. Всё ждал, что меня вдруг тормознут за какие-нибудь прегрешения перед государством, которые я тщательно скрывал и от себя. Скажем, за воровство свёклы в совхозе «Ручьи», или за продажу банных веников по явно заниженной цене… Но почему-то этого не случилось. Вернее чуть было не случилось.
Стоит рассказать про это «чуть…»
Произошло оно, когда мы подкатили к российско-финской границе под Выборгом.
Меня пригласили в будку для проверки документов. Молоденькая, красавица в пограничной форме разглядывая мои документы с изнанки, вдруг сказала: «Вот мы вас выпустим, а вы возьмёте и не вернётесь?..» Опять то же самое… Буквально слово в слово то, что гуторила мне когда-то Инна Геннадьевна Одоевцева в присутствии сурового дяденьки…
И я, вместо того, чтобы послать красавицу в пилотке куда подальше, да задать наш типичный боевой вопрос: «А твоё какое собачье дело?!.», стал мямлить, что у меня тут на родине остаётся семья в составе пяти душ… Что, куда ж мне от них… Словом, и здесь – на крайней точке отчизны взяли и плюнули, походя, в эту самую… в душу. А я сглотнул его. Словом, опять прогнулся…
Да, нажил невольную мозоль страха, похоже, с того момента, когда на меня собачонка выпрыгнула из клумбы. А, может, куда раньше…
Долго тот плевок рассасывался под воздействием прекрасных видов природы Финляндии, Швеции, Дании и самой Германии. Под дружелюбными улыбками людей, которых я видел впервые, и языка которых не знал. Ну, и конечно, под весёлую чарку и мой тост «Чтоб дети грому не боялись!», под тост Йозефа «За дружбу и любовь!». Благо, и солёных огурчиков и спиртяжки, и сала со ржаным хлебушком – заготовлено было основательно. Ведь за границу ехали…
Не забывали мы и поминальную чарку.
К тому времени ушли из жизни жена Йозефа Татьяна, наш общий друг Юра Раков, мой учитель по ловле рыбы на дамбе, - Боренька Натёсов…
В самом начале пути, когда ехали по Финляндии, я рассказал о гибели брата отца на полуострове Ханко. Так Саня, не поленился, свозил нас в те места, и мы с Йзефом помянули Леонида Марковича, погибшего на минном поле…
Пользуясь двойным гражданством, Йозеф приезжал не просто ко мне в гости, но и по делу. Дело заключалось в получении советской пенсии, которою он тут заработал, и которая копилась к его приезду.
В такие дни мы с ним бродили по городу, по которому он там в Германии тосковал. Бродили и по лесам, по болотам вдоль рек и озёр. Чаще всего ездили на Ладогу…
Я с грустью замечал, что качество русской речи моего друга всё более тускнеет. Он замечал и сам. При этом изрядно смущался.
Иногда мне казалось, что жизнь на Западе меняет и его самого. Элемент холодного рационализма проступал всё явственнее. Но вдруг, на банальном житейском повороте, вдруг выяснялось, что скорбеть ещё рано. Вдруг из моего друга вылезала такое совковое мурло, какому, видимо, никакой Запад не придаст приличествующие черты цивильной отёсанности…
Как-то осенью бродили мы у Ладожского озера. Искупались. Идём краем совхозного поля. Слышим и видим, как трактор убирает капусту.
Вдруг мой Йозеф застывает столбом. «Ты гляди! – говорит, кивая на трактор. – Убирал, а вон какую гряду кочанов оставил и усвистал. Не заметил что ли?..» «Да чёрт с ним! – говорю. – Нам то что? И, потом, этот трактор, вон уже – возвращается». «Слушай, - говорит мой друг, не обращая внимания на моё замечание, – я пойду один кочанчик прихвачу. Щишки свежие сварим».
А то, что такой качанчик на этой земле можно купить в магазине, ему и в голову не пришло. И это при том, что у нас и денюжка на качанчик нашлась бы… Но он заспешил по грядам. «Ты что? – кричу. – А поймают? Я-то ладно. А ты же – иносранец! Соображаешь?!.» «Да, может, обойдётся. Из-за одного качанчика-то…» - не слушает меня. Ну, чем не совок?..
Я не на шутку заменживался. Из этого же могут состряпать целый политический скандал. А этот балбес мой – не рюхает…
«Выходит, ничему тебя пока что Германия не научила», - думаю про себя.
А он выбрал кочан. Выдернул его. Тракторист увидел. Высунулся из кабины, показал кулак. Но показал с улыбкой. В ответ Йозеф махнул рукой, мол, иди ты в баню, и тоже улыбался трактористу широко и приветливо. Словом, стырили мы качан с казённого поля. Но всё обошлось. По-нашенски…
«Знаешь, Йозеф, - говорю – что-то на тебе не видать европейского загара благопристойности. Ну, будто никуда ты не уезжал из родных дебрей…»
Мой друг обалдело застыл. На лице его отразился мучительный труд по перевариванию моей корявой сентенции. Из ступора я вывел его предложением двигаться домой, да заняться свежими щами…
153
Ещё об одном иностранце советского разлива – Своих мало, берём чужих… - «Сироты в розницу»
Встречаясь с Йозефом, я не раз вспоминал ещё одного,
близкого по духу, «иностранца» советского разлива.
Познакомился с
ним в Риге. Он там был прорабом наладочного участка. Звали его Володя Ярыгин.
Бывало приезжали мы с Зайцевым, и пока шли поиски удобного
жилья на срок командировки, ночевали прямо в его кабинете. По этому поводу
хозяин добродушно и весло шутил.
Это был знающий специалист и очень сильный
руководитель. Я никогда не видел, чтобы он кого-то поносил, с кем-то выяснял
отношения на повышенных тонах или лелеял мысль о мщении «подсуропившему».
Он всегда находил выход логично-толковый и «бескровный». Мне казалось, что внезапно озадачить этого
человека просто нельзя. Не отсюда ли проистекало его добродушие и великодушие,
искреннее желание подсобить, помочь?.. Он был
внимательным к людям. Его любили и уважали. А наше Питерское начальство ещё и
очень ценило.
Но… в тихом омуте черти водятся… Так
у прораба Ярыгина была страсть к картам. Похоже, он знал все виды манипуляций с
картонками, уложенными в строгие колоды. Свои способности этого толка он не
афишировал, а вместе с тем, случалось, что
улетал на выходные в Москву и там играл в карты с министерскими
чиновниками. И общество изысканное, и смысл игры обретал весомую
материальность…
Иногда его приглашали на определённый цикл лекций в
ВУЗы Риги. Это очень важный момент. И вот почему. Когда посыпался Советский
Союз, когда началась растащиловка земель по углам,
один из протеже Ярыгина, бывший студент, уехал в Америку. Очень быстро
нашёл достойное применение своим
способностям и стал звать своего бывшего учителя к себе, подальше от раздрая, охватившего всю Прибалтику. И Ярыгин, после
некоторых колебаний уехал. Понятное дело: картёжная душа падка на рисковые
ходы. К тому же, его ученик стал уже вице-президентом солидной компании.
Так он оказался в Америке с женой Ирочкой и дочкой.
Бывший ученик обеспечил Ярыгина достойной работой, но
вскоре с ней пришлось завязать по причине начавшихся проблем со здоровьем. К
тому же Владимир нашёл наконец-то применение своим великим картёжным
способностям, что было весьма приятно его рисковой натуре. Нет, он не
организовал «Всемирный Институт Преферанса». В отдельной комнате у себя дома он
расставил столы на которые взгромоздил ряд компьютеров
(четыре штуки) и стал играть на биржах, торгующих акциями. Играть на понижении
и повышении курсов… Тут-то и пригодились ему великие
картёжные способности чуять, видеть и предвидеть.
Пока он осваивал игры с акциями разных стран, его
дочка выросла, вышла замуж и зажила своей взрослой жизнью.
Как он писал мне в последствии:
«…Мы с женой достигли такого уровня сознания и благополучия, что
почувствовали себя вполне счастливыми людьми. И мы сочли себя
обязанными разделить наше счастье с самыми несчастными людьми
на свете. Это дети-сироты. Усыновление — единственный шанс
изменить их жизнь…»
И он поехал с
женою Ирочкой в Россию, как говорится, проведать Отчизну. Приехали, зашли в
детдом. Увидели брата с сестрой 12 и 14 лет.
Усыновили. Позже узнали, что у этих ребят есть младший брат 7 лет. Год его
искали. Нашли случайно и тоже его усыновили.
Из
письма Ярыгина: «Не забуду, как строгая судья в России спросила нас:
«Осознаете ли вы всю глубину ответственности, которую принимаете
на себя, усыновляя ребенка с диагнозом олигофрения
в стадии дебильности?» Мы с женой целую минуту смотрели
друг другу в глаза прежде чем ответили «Да».
Из письма Володи по прошествии ряда лет: «Сейчас мальчик, (которого год искали), успешно учится в 4-м классе обычной школы. Дочь окончила школу, вышла замуж и уже родила нам внука. Старший сын оканчивает 12-й класс частной военной школы и хочет стать офицером морского флота».
И вот смотрю я на присланную фотографию, на коей славная мордуленция молодого человека в ладной форме морского офицера…
И ведь усыновляли ребят Володя с Ирочкой не по блату... А как и прочие америкосы: тяжко, мучительно, преодолевая заковыристые бюрократически-издевательские препоны. А ведь он знал. Хорошо знал. Изнутри знал: как, что и почём...
Не выдержала душа. Взял и написал солидную статью о всех своих мытарствах на родной земле. Написал и отправил её не в «Санди Таймс», а в родной «ОГОНЁК». И журнал статью напечатал. «Есть многое на свете друг Горацио, что недоступно нашим мудрецам…»
Статья называется «Сироты в розницу». «Огонёк» №15; 10-16 апреля 2006 года. Володя подробнейшим образом рассказал о своём пути по чиновничьим коридорам. В его рассуждениях никакого желания «накатить бочку». Он не брызжет слюной неприязни. Он говорит только о том, как должно делать доброе дело без плевков в души «усыновляемым» и «усыновителям». Вот, скажем, простой довод в пользу усыновителей из Штатов: «В Америке в каждом общественном туалете, даже придорожном, обязательно имеется столик для пеленания ребенка. И не только в женском, но и в мужском!»
Славный мужик был Володя Ярыгин. Скончался от рака крови 4 сентября 2006-го года.
…Я смотрю на фотографию. На ней много-много улыбающихся взрослых, а ещё больше улыбающихся детей. Это губернатор штата устроил очередной приём в своей резиденции для семей с усыновлёнными детьми. Весёлый пикник.
Кто сидит на траве, прижимая к груди своё сокровище. Кто стоит, положив тёплую родительскую ладонь на милую головушку… Я всматриваюсь в лица и ищу взглядом Вовку Ярыгина с Ирочкой, их младшего сынулю…
154
Почтовая открытка – Карты судьбы вдруг легли на удачу – Париж, Сена… -
Клошар – Наши в Лувре – Агент шайки педофилов…
В те годы, когда я усиленно осваивал больницы Питера, однажды, после «очередной ходки», встречаю Валерия Попова. Приглашает к себе. Он только-что побывал в Париже, был полон впечатлений. А тут я подвернулся. И мне его живой рассказ был лекарственнее больничных капельниц.
На радостях я не удержался и прочёл свой белый стих, когда-то давно мною написанный после очередной поездки в Сибирь. В моём «изделии духа» я, по внезапной прихоти, сравнивал цвета воды Невы, Волги, Енисея и… Сены…
Ну. ладно, Нева, Волга, Енисей… Родные водоёмы, под рукой. Но Сена… Написав этот стишок, я продолжал жить с отягощённой совестью. Ведь явно про цвет воды в Сене наврал… И даже моё природное право на сочинительство меня не утешало.
Делюсь с Валерой своими горестями по этому поводу. И тут он достаёт открытку. Обычную почтовую.
На ней цивильная набережная с деревьями. Река. Течёт… «Вот вам ваша Сена…», - говорит.
Я так и вонзился взглядом. В башке лихорадочное: «Тот цвет – не тот… Наврал – не наврал…»
«Да не майтесь! – догадался Попов. – Это же открытка, фотография!..»
Берёт и пишет на обороте: «Желаю увидеть всё это своими глазами…»
Я ушёл от него, унося в кармане подарок. Даже в метро доставал и вглядывался. В цвет Сены… Вглядывался, полный прежних сомнений...
Летели годы. Пришло время, когда подули ветра перемен, нарождалась совсем иная жизнь…
Я уже и забыл про открытку. Но тут неожиданно карты судьбы легли на удачу, какая мне и во сне привидеться не могла.
Через знакомых на меня вышел агроном из Омска. Приехал в Питер навестить родных. Выясняется, он родился под Москвой. В детстве всё свободное время ошивался на тренировочных базах наших лучших футбольных команд. Видел тренировки знаменитых футболистов той поры. Со многими был знаком. А болел со всей мальчишеской страстью за ЦСКА.
И вот «на склоне лет» вспомнил он то своё детство. И написал воспоминания о некогда знаменитейших футболистах, какими они ему запомнились. Молодыми, талантливыми, не щадившими себя в футбольных сражениях… Много любопытного помнил он о Боброве, Яшине, Симоняне, Ильине, Стрельцове, Гершковиче и о прочих знаменитостях.
Попросил он меня посмотреть его записи. Материал мне глянулся. И агроном – тоже. Я слегка почистил текст, предложил несколько иную композицию общего построения. Хозяин не возражал. А когда мы в последний раз как следует вместе всё просмотрели, – остался доволен.
Я ему сразу сказал, что помочь с желаемой публикацией не смогу. У меня на этом фронте сплошные неудачи.
Он сказал, что напечатает воспоминания у себя в Омске. Что ему обещали, разговор о том уже был.
А через несколько дней он звонит: «Как вы смотрите, чтобы съездить автобусом на девять дней в Париж?» «Куда-куда?!.» - спрашиваю очумело. «Да в Париж… Есть такой городок… - смеётся. - На экскурсию…» «С каких шишей?..» «Понимаете, я хотел бы вас отблагодарить... Тут у меня сестра работает в Турагентстве… Берётся организовать не дорогую путёвку…»
Предложение повергло меня в шок. Попадание было в самое яблочко. И вот почему. О Париже я начал мечтать, ещё в армии. Брал в библиотеках всякие книги-путеводители. Читал, изучал в какую сторону загинаются Большие Бульвары за Триумфальной аркой, какова общая площадь острова Сите и по какую руку любят больше кучковаться художники на Монмартре, если смотреть оттуда на сам город, когда Сакре–Кёр у тебя за спиной. Много всяких вопросов волновало меня тогда, когда я склонялся над топографией божественного пространства в самом сердце Европы… Да, было отчего одуреть…
Но очухался. Начал действовать. По-нашенски. Насушил сухарей. Купил пол кило сала и два кило яблок. Взял термос с чаем и литр водки. Поехал внедрять в заграницу нашу ментальность. Действовать я собирался ненавязчиво, экспериментируя только на себе…
Разумеется, и на минимальные карманные расходы я тоже наскрёб.
Надо сказать, что на тот момент, благодаря системе Порфирия Корнеевича, чувствовал себя физически уверенно. Ездил в леса по грибы, по ягоды. Отправлялся на дамбу в устье Невы, по крупную рыбу, с ночевой. И всё же тревога была.
Своеобразие конкретики самой поездки я начал осваивать со Пскова. Когда остановились на бензозаправку. Можно было размять члены и посетить туалет.
Он оказался один: и для дам и для мужуков. У входа стоял амбал омоновец в спецодежде спортивного кроя, с раскрытой кобурой на пузе. Из нее не шутейно поблескивала воронёность.
Человек с оружием требовал пять рублей для входа в заведение.
Получив мзду, он еще долго провожал суровым взглядом удаляющегося в интимный кабинет. Словно где-то там могла быть некая дверь, через которую можно было уйти сразу и прямо за границу. Конечно, охранника огорчало то, что человек может смыться навсегда и всего за пятёрку.
Потом был Минск. И тоже с вооруженным до зубов мордоворотом у писсуара. Он, как и его псковский коллега, тоже сшибал деньгу. И не зайчиками, а полноценными пятирублевиками. Эдакая шенгенская валюта на постсоветском пространстве…
Разумеется, за пределами автобуса было много всякого, куда интереснее охраняемых туалетов. Было и на что посмотреть в окно, полюбоваться. Во время такого любования я вдруг задумывался: а не мало ли я взял с собой натуральных аптечных лекарств?.. Признаться, с самого начала всей «авантюры», всё же побаивался выдержу ли путешествие физически. Особенно пугало: вдруг по нездоровью окажусь кому-то в обузу…
Выдержал. Самым верным и надёжным препаратом для поддержания кондиций оказалась она самая – сорокоградусная…. Впрочем, как и предполагалось.
Зато изрядный груз таблеток весьма пригодился для лечения моложавого бабья, которое ехало со мной в автобусе. Видно было, что дамочки состояли при не бедных мужьях. Ехали в основном за тряпьём, которое в заграницах куда дешевле. А время езды коротали за просмотром фильмов «типа про Кин-Конга». И так переживали судьбу высосанного из пальца чудовища, что пачками, на полном ходу автобуса, заболевали. Тут-то мои лекарства и находили своё применение.
Вот и Париж… Прогуливаясь по его уличным камням днём и ночью, я наконец-то почувствовал почему он – столица Мира. Правда, объяснить это себе аргументированно – не получалось…
Конечно, при свете дня, я первым делом кинулся к Сене. Вглядывался в цвет её воды, в берега… И, как ни старался, никак не мог поставить Сену, в этом плане, на высокий пьедестал, на каком объективно располагались у меня Нева и Волга с Енисеем… Уж как я только не старался!.. Передо мной была наша скромная Фонтанка…
Да. тогда, в своём стишке про Сену, я действительно сочинил… Милой Сеночке не хватало благородной мощи моих рек. Я признавал это с огорчением и грустью. И, вместе с тем, в самой тёмной глубине души, ощущал скромную гордость. За своих…
Но огорчение за «скромность» Сены утихает во мне, когда я вспоминаю мужика на берегу реки.
Явно клошар. Крупный, с чёрной бородой, улыбчивый. Валялся на траве, лицом к солнечному небу. Руки заведены за голову. Одна нога закинута на другую. Ступни голые, крупные с грязными пятками. И даже эти пятки сверкали… как мне показалось, достоинством. Было видно, что клошар кайфует от органики своего безделья. Что он в ладу с собой и с миром. Проходившие мимо, улыбались ему. И ни одного осуждающего взгляда в его сторону. Эта человечность Парижа ощущалась на каждом шагу…
Я засматривался не только на живописных бродяг (по нашему: бомжей) у мостов Сены.
Совсем иначе вглядывался в девичьи и женские лица. С тайной надеждой на удачу, выискивал проявления неповторимого шарма красавиц парижанок. Но что-то не везло… Не думал, что в этом смысле Париж меня так разочарует.
Не выдержал, обратился со своей головной болью к служителям отеля, в котором мы остановились. Людочка, которая пасла наше туристское стадо, помогла мне в общении со служителями. Это были парни и девчонки – исключительно темнокожие. Но с очень правильными, чисто европейскими, чертами лица. Как выяснилось – парижане уже в третьем поколении.
Темнокожие парижане со смехом уняли мою головную боль. Оказалось, что верные рыцари блестящих дам предпочитают прятать их в глубинах роскошных лимузинов. Так, на всякий случай. А, может, всё же, из ревнивых побуждений самцов?..
Словом, увидеть красавиц просто на улице, лакомящихся жареными каштанами, - большая редкость. Однако мне было предложено не терять надежды.
Актуальность такой надежды утратила остроту, и я вспомнил про открытку, подаренную мне когда-то Поповым. Я её взял с собой. А тут, аккурат, у нас по программе экскурсия в Лувр. Пошли.
Тут же, где нам вручали входные билеты, оказалась почта. Я зашёл. Увидел мужика с круглым раскрасневшимся лицом. Я достал открытку и – к нему. Мужик заулыбался, понял всё, и так озорно саданул тяжёлым штемпелем по чистому полю открытки, что я в благодарность от души пожал ему руку. Кажется, мы расстались друзьями.
Оставалось довезти открытку до Питера и при случае показать дарителю с неопровержимым доказательством: пожелание сбылось.
Но всё имеет теневые стороны. Даже экскурсия в Лувр…
Группу нашу вела девушка по имени Наташа. Она когда-то окончила Московский университет. Здесь вышла замуж и стала парижанкой. Везёт же кой-кому!..
Наташа несколько раз просила не пользоваться фотоаппаратами со вспышкой. Это строго запрещалось. Многие работы были такими древними, что уже боялись и просто дневного света. «Учтите, если вспышки заметит секюрите, - сказала наш гид, - нас тут же выведут».
Вроде всё ясно. Проходим один зал, другой. В третьем вдруг : «чик-чик!», «чик-чик!» Наши бабёшки защёлкали своими машинками.
К Наташе подходит мужик с тонким бледным лицом. Выговаривает что-то очень строгое. Та растерянно кивает головой, извиняется, просит о снисхождении явно.
«Бабоньки, дорогие, - не выдержал я, - нас же предупреждали… Заставляем человека за нас, балбесов, краснеть».
Полное молчание.
Идём дальше. Прошли опять несколько залов. Наташа вроде оправилась. Рассказ её живой, льётся свободно. И вдруг: «чик-чик!», «чик-чик!»
К Наташе подходит очередной секюрите. Явно спрашивает: откуда дикари?.. Лицо Наташи покрывается пятнами стыда. Она опять растерянно лепечет что-то, извиняясь. Служитель жестом просит нас на выход. И я опять не выдерживаю: «Да мать вашу за ногу!.. Бляха-муха!.. Лахудры стоеросовые!.. – ору, - Сколько говорить?!..»
Секюрите смотрит на меня. То ли понял, то ли боевой тон краткой моей речи возымел на него успокаивающее действие. Погрозил пальцем, отошёл в сторону.
Экскурсия закончилась благополучно, а на душе – гадко. В Лувре побывал. В святом месте… Ан и тут не удержался - рыло дикарское показал.
Однако оборотная сторона медали «Париж» для меня продолжилась. На Монмартре.
Там мы должны были собраться к определённому времени у церкви Сакре-Кёр. Для очередной экскурсии.
Я приехал пораньше. Гуляю. Любуюсь. Вдруг натыкаюсь на уличного торговца… белыми грибами и лисичками. Кое-как выяснил у хозяина, что это – из Польши. Я умиленно забалдел от присутствия «нашенского элемента» здесь – на улочке Монмарта. Пусть хоть это…
Продолжаю гулять. Любоваться. Вижу: игровая площадка для детворы. Между двумя улицами. Закрыта металлической сеткой со всех сторон. Даже сверху – чтобы мяч не улетел на дорогу. Ячея у сетки крупная – всё хорошо видно.
Меня поразили оригинальные игровые сооружения. Я таких не видел.
И детворы на площадке много. Разновозрастная. Кто – сооружения испытывает, кто- мяч гоняет.
Уж так понравились мне эти сооружения, что я достал фотоаппарат и стал снимать. Щёлкаю с увлечением, в разных ракурсах. И счастливую ребятню – тоже щёлкаю с удовольствием.
Кто-то тронул моё плечо. Оборачиваюсь – ажан. Говорит что-то. Я достаю паспорт, показываю. Однако он жестом велит следовать за ним. Пошёл. Не далеко оказалось. Привёл в полицейский участок. Взяли у меня паспорт. Куда-то с ним ходили.
Я ничего понять не мог, пока не пришёл ажан славянского разлива – из сербов. И тут не сразу, но дошло: меня приняли за агента международной шайки… педофилов. Так был истолкован мой «профессиональный» интерес к детям. Словом, у «хваленых буржуинов» тоже хватает придурковатых…
155
Выступления – Николай Прокудин – Сюрприз – Невская дамба – Саша Иванов
Узнаю, что Союз писателей устраивает творческие встречи с читателями Ленинградской области. И не только Ленинградской.
Планируются такие встречи заранее. Несколько прозаиков и поэтов садятся в микроавтобус и едут в «глубинку».
Закопёрщиком этого дела был и остаётся прозаик Николай Прокудин – человек энергичный и находчивый. Может, потому и вернулся из Афганистана живым…
Узнал я о самом мероприятии где-то через год, после того, как оно было организовано впервые. Подумал, что всё это для круга «широко известных». Но оказалось, ничего подобного. Попов дал мне телефон Прокудина. Я позвонил, встретились, поговорили. Я был взят в пробную поездку.
И пошло - поехало… Наконец-то у меня была возможность проверить свои вещи, увидеть реакцию. Это было чертовски важно. Тем более, что ни публикаций, ни книжки впереди не маячило.
Выступал я перед детьми в библиотеках и школах. Была возможность проверить качество вещей. Эксперимент был «чистым». Я видел: вещь, написанная давным-давно, сохраняет свой аромат, остаётся живой – трогает. Трогает тех, кто родился и рос уже в совсем иное время…
Разумеется, я не шибко-то обольщался. Одно дело – восприятие на слух, другое – только глазами, только чтение.
Однако реакция ребят радовала и бодрила. А главное – разжижала мои сомнения, которые вечно норовили сгуститься.
А однажды в городе Гдове… В каком-то большом зале, в котором собрались ребята пятых классов, я достал свои бумажки, изготовился к чтению, а мне говорят: «Присядьте. Мы вам тут сюрприз приготовили…»
Я был не прочь передохнуть. Тем паче, что у меня в тот день это было третье выступление.
И вот выходят по одному ребята. И читают мне… мои стихи. Наизусть. Пятнадцать человек…
Стихотворение у каждого написано и на бумажке. Чтобы я, значит, удостоверил своё авторство своим факсимильным росчерком.
Остатки того дня я прожил как в тумане – ни чегошеньки не помню… И было от чего. У меня же ни одной книжки стихов. Публикации – большая редкость. И сайта в интернете у меня нет... Где и как нарыли?..
Оказалось, нарыли всё-таки в интернете… А я тогда, от ошалелости, даже не сообразил спросить имя и отчество той, учительницы, которая подвигла ребят соорудить мне такой сказочный подарок.
Ошалелость моя от той поездки затянулась.
Через несколько дней я со своим другом Сашей Ивановым были на дамбе, в устье Невы. Приехали вечером, с ночевой. Расположились на третьем мосту.
Был тёплый сухой вечер бабьего лета.
Расставили десяток своих донок. Теченья со стороны города ещё не было. Потому и не было ещё клёва. Саамый раз спокойно пропустить по рюмке. Заодно помянуть общего друга Борю Натёсова… Это он – Натёсов, бывший спецназовец, когда-то привёз меня сюда впервые. Показал как и что. Внушил, что такие поездки мне по силам. Я сразу почувствовал здоровое тепло его покровительства, и перестал внутренне напрягаться и тревожиться. На этого мужика можно было положиться не раздумывая.
Он был куда моложе меня…
А сегодняшнего «соратника по борьбе» я встретил чуть позднее, здесь же – на дамбе. Он тоже оказался горячий поклонник донной ловли. Как учитель, тоже дал мне очень много. Тонкий знаток природы, по образованию биолог, закончил Военно-Медицинскую академию, служил в ВДВ и, кстати, был в своё время самым молодым полковником в Ленинградском Округе…
Пошло теченье. Пошла ловля. А я всё в некоей прострации. Вспоминаю подарок ребятни в Гдове…
Краем глаза секу: тёзка работает с моей удочкой. «Ты чего сачкуешь?!.» – кричит. «Эх, Саня, - отвечаю, - видно сегодня я не стахановец…» «Кончай ерунду молоть! Приступай к делу!..» - приказывает.
Но что-то у меня всё не ладилось.
«Ты чего?!. Опять что ли астма прихватывает?..» - ворчливо спрашивает. И я рассказываю про Гдов…
Выслушав, он помолчал, и вдруг улыбнулся: «Так ведь сказано же: по делам… По делам вашим аз воздам!..»
Замечено было слишком пафосно, но явный повод для тоста наличествовал…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Читатель дорогой, ты вправе спросить: «С чего?.. С какого рожна автор огород городил?..» Ответ: чтоб всяк, не отбросивший в сторону эту книжку с первых же – детсадовских - страниц, подумал: «Так вот откудова порою ноги растут у эвтих… которые самой природой уполномочены для детёв стараться…»
Р. S. Жизнь пошла под уклон. Вот уже и финишная… Можно оглянуться. Удивиться тому, как выплыл. Не потому ли ещё, что вышел в конце концов на свою тропу?.. Что проживал отпущенное так, как блазнилось душе, - стараясь оставаться в ладу с нею?.. Что встречал людей, в которых коренился инстинкт бескорыстной человечности?.. Что понимал это и очень высоко ценил.
Но есть и причина для грусти, для чувства вины. Не обзавёлся солидностью, каковая впечатляет хозяев и командиров печатного станка. Бородой обзавёлся, а вот авторитетной солидностью – нет… Не глухая ли глубинка Верх-Нейвинска наградила меня когда-то неизлечимым чувством внутренней зажатости провинциала?.. Однако, не отвертеться от неё – вины: ведь так и не довёл большую часть «трудов своих» до глаз и душ тех, кому предназначались.
И потому укором почивают в столе десяток рукописей.
Не суждено ли им, как многим другим - других авторов, стать перегноем, на котором, когда-нибудь взойдёт цветок большого прекрасного дарования?.. И это – дело. А решит - Господь.
Cпасибо Ему, что не оборвал нить пути на каком-нибудь мало интересном месте… Довёл до спокойного осознания своего предназначения, до понимания: «Трудов своих можешь не стыдиться».
март 2010 – июнь 2011