Стихи и проза | Жисть моя жестянка |
|
Жисть моя – жестянка!..
автобиографическая повесть
(продолжение)
71
Наши хитрости с кутулями
Пришёл день, когда все свои кутули с барахлом мы свезли к Енисею, туда, где парковались гидросамолёты. На таких я ещё не летал, потому испытывал некоторую тревогу.
Весь наш груз был взвешен. Оказалось, что одним рейсом не отделаться. Мы норовили затащить кое-что и из тех мешков, что были оставлены на следующий рейс. Но пилоты это секли. С негодованием выкидывали лишнее на их взгляд. Наш командир Валя пытался пристыдить их за мелочность. Но те были неумолимы. Однако мы всё же исхитрились слегка запудрить мозги летунам…
Наконец погрузились и мы. А было нас трое, не считая Моряка.
Моряк – рыжий пёс. Из тех, что валялись на тротуаре в день моего появления в Туруханске. Летом хозяевам собаки ни к чему. Их даже не кормят. Потому их охотно отдавали геологам, чтобы в конец не разленились. Собаки понадобятся зимой, когда надо будет возить воду из Енисея к избам.
В отряде кроме Моряка были Валентин – наш начальник. Кузьмич – рабочий, нанятый Валентином в Красноярске, и я – радист.
О Кузьмиче я могу сказать пока только то, что ему было за сорок. Седина в бороде, но мужик крепкий. С осени до весны бомжевал в Красноярске. Весной нанимался в экспедицию. С Филипповым он отработал уже два сезона.
Я даже не помню голоса Кузьмича. Чрезвычайно молчаливое существо. Никогда не говорил о себе. И даже выпив, уходил в себя ещё глубже. Расспросы пресекал пренебрежительным молчанием. Знал я только от Валентина, что в своё время Кузьмич оттянул срок. Но при нас никогда не вспоминал о том…
Его реакция, его движения были замедленными. Но от них веяло какой-то крепостью, ухватистостью – точнее деловой надёжностью.
72
Озеро Виви – Непогода – Рацион из одной жареной воды – Провидение подбрасывает щук -
Подальше, подальше от места, где нам так не везло…
С первого раза мы что-то взлететь не смогли. Пилоты материли нас последними словами, поглядывая на наши кутули. Чуяли, что мы их всё же нагрели. С каким удовольствием они сейчас утопили бы нас в Енисее вместе с Моряком и нашими мешками. Но была и ещё одна причина, по которой пилоты не хотели с нами вконец разлаяться. О ней позднее.
Через три часа лёта сели мы в самой южной точке огромного озера Виви. Оно на любой карте видно – эдакая вытянутая капелька.
Как только разгрузились, самолёт улетел обратно, чтобы привезти нам остатний груз. Улетая, командир сказал: «Ну, вы, ребята, поставьте сети, чтобы к нашему прилёту рыбки заготовить… Добро?» «Какие разговоры, как водится!» - сказал Валентин.
Самолёт улетел. Поставили палатку, затащили в неё барахло. Стали его разбирать.
Кузьмич несколько раз выходил из палатки, вглядывался в небо. «Северяк дует, - говорил. – Не хорошо дует…» Всматривался в небо и Валентин. «Да, не того чего-то…» - говорил озадаченно.
А небо действительно всё сильнее затягивало облаками. Они всё более темнели. Их нижние слои проносились быстрее верхних. Было в этом движении что-то угрожающее.
По приказу Валентина я развернул рацию. Быстро связался с Ефимычем. И тут выяснилось, что по показаниям метеосводки второй рейс в нашу сторону временно задерживается.
Я передал это Валентину.
«Во прокололись!» - сказал он. «Может, к утру обойдётся», - говорю. «Дай-то Бог…» - хмуро сказал Филиппов.
Мы действительно прокололись. По серьёзному. Оказалось при нас ничего из продуктов. Всё осталось там, на берегу. Со всем, что должно было быть доставлено следующим рейсом. Такого варианта испытывать мне впредь не выпало.
Оставалось уповать.
Надвигалась ночь. Усиливался ветер. Решили с утра осмотреться и поставить сети. Первым делом. Как-то в рыболовной удаче не было сомнений. Горевали больше о том, что у нас и соли-то нет.
Развернули спальники. Устроились. Заснули.
Проснулись среди ночи от свиста ветра и треска палаточного брезента. Включили фонари, зажгли свечу. Видим: посреди палатки торчит край огромной льдины. И медленно, по сантиметру наползает на нас. Выскочили из палатки. До самого горизонта поверхность озера затянута льдами. «Северяк нагнал», - сказал Кузьмич.
Пришлось в темпе снимать палатку, переносить её выше.
За ночь переставили ещё раз.
Рассвет был серым, мглистым с пронизывающим холодным ветром. Печку в палатке топили не переставая. Из еды был у нас только кипяток в чайнике.
Стали думать над тем, чтобы добыть чего покалорийнее к кипятку. Поставить сети, но где? Кругом ледяные торосы. Ходили по берегу с удочками и спиннингами. Думали наткнуться на прогалину во льду – не попадалась. И надежды на ружьё не оправдались. Где-то на третий день увидели очень далеко оленя. Пытались подобраться – не получилось.
Шло время, а ситуация оставалась неизменной.
Грустно было смотреть на нашу собаку. Вместо того чтобы куда-то смотаться, чего-то раздобыть, наш Моряк норовил залезть в палатку и тоже пробавлялся, как мы говорили, «лишь жареной водой». Охотничьих устремлений с его стороны не проявлялось. Ну, что возьмёшь с тягловой собаки?
Я был постоянно на связи с базой. От Ефимыча ничего утешительного, погодный прогноз оставался всё тем же. Ефимыч долбил: «Надо ждать».
Стараясь сберечь силы, мы больше лежали.
На четвёртый день я вышел из палатки, совсем одуревшим от голода и от лежания. Побрёл между кустами. Шёл, шёл – вижу маленькое озерцо метров сто на шестьдесят. Оно было чистым ото льда. Сейчас мне показалось это очень странным.
Я постоял, постоял над водой и пошёл обратно. Дойдя до палатки, увидел наши спиннинги, приставленные к дереву. Как во сне, взял один и пошёл обратно к озерцу. Решил забросить. Так, для очистки совести. Забросил и вдруг такой толчок – чуть спиннинг из рук не вылетел. Я будто проснулся. Подсёк и потянул.
Вода кипела, добыча была очевидной.
Чую - у меня крыша едет, а самого всего колбасит.
Вытаскиваю. Щука. Килограмм на пять… Хватаю её под жабры, бегу к палатке. «Братва, живём!»- ору.
Выползают мои орлы. Протирают глаза. Видят добычу. Снова протирают глаза. Пока они протирают гляделки, наш пёс Моряк набрасывается на сырятину. Тут, очнувшийся Валентин, бросается с палкой на бедного пса. Я вырываю покусанную щуку из пасти оголодавшей животины и подвешиваю её на дерево. Моряк, как заведённый, прыгает, пытаясь достать. Тоже, видать, крыша поехала…
Кузьмич уже со спиннингом, готов бежать. Валентин, наконец, тоже хватает спиннинг и оба следуют за мной.
«Эльдорадо! – ору. – Под самым нашим носом! Теперь не помрём!» «Погоди шуметь, - говорит Валентин, - может, это твоя именная щука. Там, может, кроме единственного экземпляра и нет ничего…»
Встали мы по берегам озерца так, чтобы не заблеснить друг друга и давай.
Наловили. Целую поленницу. Одних щук. Другой рыбы не было. Надо думать, что щуки эти уже питались друг другом. Но их было много. Такого изобилия этих хищниц мне больше не доводилось видеть.
Мы воспрянули духом. Рыбное меню это куда веселее, чем жареная вода. Но через день мы уже и смотреть не могли в это меню. Ведь у нас даже соли не
было. И пёс наш, из солидарности что ли, но тоже вскорости не мог смотреть на белое костлявое мясо, которого было вволю.
Мы мечтали о жареном продукте. Без соли, но жареном. Масло у нас было. Правда, машинное. Для смазки деталей лодочного мотора «Москва». Но воспользоваться им мы не рискнули.
Меня всё подмывало послать в эфир «SOS», но всеми инструкциями это запрещалось категорически. Вдруг какие враги услышат. «А потом про этот случай раструбят по Би-Би-Си…»
Наконец от Ефимыча поступил обнадёживающий прогноз погоды.
На следующий день мы вышли из палатки и увидели лёд далеко впереди. За ночь тёплый Южак отогнал его от наших берегов. Мы ликовали в меру оставшихся сил. Я передал подтверждение Ефимычу: путь свободен.
В ожидании самолёта мы пытались ставить сети, пробовали прочие снасти. Ползали по окрестностям с ружьём, но всё было напрасно. Нам не везло. Я даже с тревогой подумал: если так пойдёт и дальше, то можем отощать до неприличия. И какие тогда из нас работники?..
Наконец долгожданный прилетел. Мы радовались. Разумеется, в меру оставшихся сил. Как-никак, нас спасли, - теперь у нас было на чём жарить осточертевших щук.
Предложили было пилотам с картошечкой… Предложение наше они приняли за оскорбление. Не со щуками же из такой далищи возвращаться? Они-то, по привычке, рассчитывали на приличный калым. Потому оба разом надулись в обиде.
Пришлось угощать их чаем. При этом мы пытались объяснить суть дела. Напрасно. Они отказывались понимать. Им не верилось, что такое возможно. Более того, они намеками дали нам понять, что перед ними не отряд советских геологов, а трое махровых куркулей паразитов.
Тут обиделись в свою очередь мы.
Улетели они от нас по-английски – не попрощавшись. Нам было очень неловко. Из-за какого-то пустяка между ними и нами пробежала чёрная кошка. Но видел Бог, мы не обманывали своих спасителей.
Оставаться на месте, где мы хлебнули не только печали, но и унижений, нам не хотелось.
С рассветом следующего дня мы тронулись вниз по Виви. Речка вытекала из озера и называлась так же.
Тронулись на двух спаренных клиперах под мотором «Москва».
Первым лагерем встали у берега, густо заросшего матёрой лиственницей. Начали рубить плот.
Хоть и трудились от рассвета до заката, целая неделя ушла у нас на это.
В работе блеснул плотницкими навыками наш Кузьмич. Валентин то и дело нахваливал его. От чего Кузьмич, не испорченный похвалами, краснел. Да так, что это было заметно, не смотря на густую сивую бороду. Добро бы только это. А то ведь у него от смущения и топор выскальзывал из рук. Валентин это заметил, и стал со своими похвалами поосторожней.
Трудясь ударно, мы всё-таки успевали и сети поставить, и поблеснить спиннингами на глубоких омутах, и постоять на перекатах, ловя внахлыст. И всё благодаря опыту и расторопности нашего командира.
Наконец-то я увидел благородного сига, знаменитую рыбу ленок, хищного тайменя, красу и гордость горных рек Сибири – хариуса из «класса форелевых».
Иногда по вечерам, когда, сидя у костра, мы наворачивали с картошечкой дичинку из «класса форелевых», явно от переедания, я вдруг заявлял: «Эх, прилетели бы наши асы сейчас!.. Мы бы их загрузили отменной продукцией. Распотешили бы их душеньки! Верно, Кузьмич?» На что наш мудрый член экипажа откликался не сразу. Он бубнил недовольно: «Ага… всё отдай дяде, а сам иди к тёте…»
73
Плот – Достоинства походной бани – Маршруты – Потеря лица в виде потери кисета…
Плот готов. Соорудили и транец, на который можно было навесить лодочный мотор для маломальской маневренности.
На плоту поставили шестиместную палатку. В ней соорудили столик, нары, закрепили печку. В новом жилище просторно и комфортно. И я бы даже сказал уютно. Дело в том, что над изголовьем своего спальника Валентин закрепил фотографию двух своих дочек близняшек. В последствии, в часы отдыха, я очень любил отгадывать: как какую звать. И никогда не был уверен, что угадал.
Поглядывая на наше сооружение, Валентин хмурился и недовольно хмыкал. Как он объяснил, для плота нет хуже дерева, чем лиственница. Но только она и растёт в этих краях – при Полярном Круге. Лиственница быстро намокает, теряет плавучие качества. Валентин говорил, что со временем придётся под плот подводить пустые бочки из-под горючего. Их ещё надо было найти. Это обстоятельство озадачивало нашего командира.
Окончание сооружение плота мы ознаменовали банным днём.
Много я повидал городских бань, саун, деревенских по-чёрному и по-белому, но лучшей бани, чем таёжно-геологическая я не встречал. Один минус: веники не берёзовые, а из тальникового кустарника. Впрочем, некоторые не ленятся привозить с материка и берёзовые.
Так что ж это за баня такая?
На самом берегу реки громоздим пирамиду из камней валунов. Пирамиду обкладываем сухими брёвнами. Костёр получается что надо. И полыхает он часа три - четыре. Подойдёшь и видишь: лоб валуна красный.
Вплотную к большому кострищу устраивается малое. На нём греют воду в вёдрах.
Когда большой костёр прогорает, убираются последние угли. Вплоть до того, что насосом для накачки клипера, сдуваются и последние искры-пылинки. Камни слегка обдаются водой. Теперь они выглядят чисто умытыми.
Над пирамидой натягивается наша большая палатка.
В ней стоит сухой жар высшей оздоровительной пробы.
Наконец голые Валентин и Кузьмич заскакивают в палатку. В ней уже и всякая посуда с водой. И квас, сделанный заранее из сухарей. Слышно, как на камни выплёскивается ковшик кваса. Чудесный аромат щекочет ноздри.
И – понеслась. Я только успеваю подносить горячую и холодную воду.
Вдруг оба красные, пулей вылетают из палатки. Три-четыре шага и они прыгают в речку. Выпрыгивают с круглыми очумелыми глазами. Вода-то в речке градусов восемь-девять. И уж теплее не будет. Теплее будет только на пляже у Петропавловки. И то не для нас…
Выскочив из реки, ребята снова кидаются в парную. И так – пока сил хватает.
Наконец наступает и моя очередь водных процедур. Одному париться, может, не так весело, зато приятно сознавать, что тебя обслуживают сразу двое. Можно и покочевряжиться. Ну, будто ты какой-никакой начальник, и пара крепостных охламонов у тебя на побегушках.
Баня – большое дело в полевых условиях. Потому и полагается по такому случаю праздничный обед. Он готовился, между прочим, на малом костре в тот момент, когда на нём грелась вода для бани.
Но сначала ставим палатку на плот. Всё закрепляем. В палатке наводим жилой марафет. Сами же располагаемся у костра на своих спальниках. Из «НЗ» достаётся спиртишко. Очень кстати к солёненькому сигу. Ох, и хорошо! После бани-то!..
Из сухих овощей у нас - борщ. Ну, и жареный хариус. Как показало время, это блюдо не приедается. А вот тоска по свежим овощам и фруктам нарастает.
Уже темнеет. На небе прорезались первые звёздочки. Они крупнеют, становятся всё ближе к нам. Их мерцающий свет всё ярче. А мы сидим у костра – у этой самой большой, самой тёплой и самой близкой звезды. Вкушаем заслуженный отдых. Душевно и неспешно разговариваем за жизнь.
Но вот медленно угасает костёр. Очень неохотно перебираемся со спальниками на плот, в палатку. Пора и на боковую.
С первыми лучами солнца трогаемся в путь. Впереди работа.
Валентин волнуется – мы и так по воле обстоятельств изрядно задержались. Пора навёрстывать. Тут – у Полярного круга лето слишком скоротечно. Это обстоятельство подстёгивает.
Доплываем до нужного ручья или речушки. Становимся на якорь в устье. Готовимся с Валентином к походу. И на рассвете трогаемся вверх.
Кузьмич остаётся в лагере следить за сохранностью нашего хозяйства. Что-то надо починить, подправить. Что-то простирнуть, подлатать. У него ружьё, рыболовные снасти. За всеми этими занятиями он не должен забывать о главном: встретить нас как следует при возвращении.
Правда, оставлять Кузьмича одного по всем инструкциям не полагается. Ничего не поделаешь. Любая инструкция хоть в каком-то пункте, но непременно отстаёт от жизни…
Уходим дня на два-три-четыре. Смотря по обстоятельствам. С собой берем оружие, спиннинги и лодку «двухсотку» в рюкзаке. И еду, разумеется.
Самое ценное у нас из еды – это шматочек сала, привезённого ещё из Питера. Сало мы бережём - только для перекусов в маршрутах. Когда не до обедов.
По пути Валентин находит нужные обнажения. Описывает их. Работая геологическим молотком, отбирает образцы. Я помогаю упаковывать их в специальные мешочки. Но чаще Валентин делает это всё сам. Он великодушно предоставляет мне радость побродить вдоль речки, половить рыбу. «Иди, давай. Часа на три. Посачкуй…» - говорит, с едва скрываемой завистью.
Бреду с удочкой вдоль речки. Прислушиваюсь к звучащей воде на шивёрах и перекатах. Выбираю перекат где-нибудь в устье ручья, впадающего в речку. Взбираюсь на высокий валун и начинаю. Нахлыстом.
В маршруте, когда везёт с погодой, время пролетает быстро. А ежели попали под дождь, то приходится пережидать. Потому как описывать обнажение полагается только в сухую погоду. Не мудрено, что в такие ожидания и настроения наши портятся. Валентин мой превращается в закоренелого начальника. Глаза б мои не глядели на такого…
Застряли мы как-то из-за дождей. Наконец дождались погоды, отработали обнажение, тронулись дальше. Тронулись в темпе.
Через полчаса сунулся я перекурить, а кисета с махоркой… нет. Вспомнил: кисет остался на камне. И так явственно я это увидел, что под ложечкой засосало. А курильщик я был злостный. Ещё с армии.
Озираюсь по сторонам, но ничего кроме кисета не вижу. И я застонал. Валентин делал вид, что не слышит. Наконец говорю: «Валя, не могу. Помираю…» «А и хрен с тобой, - отвечает зло, - Подыхай!..» «Давай, вернёмся…» - говорю. «Ты соображаешь?!. И где мы его там сейчас в траве найдём?!. Да и некогда нам. Спешить надо. В лагере, будет тебе и махорка и кисет. Терпи».
Продолжаем идти. Наконец не выдерживаю: «Не могу. Никуда я дальше не пойду».
Филиппов, с перекошенным от ярости лицом, матерясь последними словами, набрасывается на меня с кулаками.
Я катаюсь по земле и требую свой кисет с махоркой. Филиппов в сердцах пинает меня ногой. Наконец он обессилено машет рукой и поворачивает обратно…
Кисет нашёлся. Стараниями начальника.
Тут же, трясущимися руками, стал громоздить самокрутку из отсыревшей махры. Выкурив две подряд, я сказал: «Валя. Дорогой. Прости, пожалуйста. А не можешь – пристрели…» «Ещё на тебя патрон переводить…» - и посмотрел на меня с прежней начальнической ненавистью. От неё я невольно вытягивался «в струнку, пятки – вместе, носки – врозь», готовый провалиться вместе со своим сырым кисетом в преисподнюю.
Три дня начальник не разговаривал с подчинённым. Три дня он цедил ему свои приказания сквозь зубы.
С тех пор стал я таскать свой кисет на привязи. На длинном шнурке. Встанешь после перекура, пойдёшь, а кисет - за тобой. Пополз.
…Вот и верхняя точка планируемого маршрута.
Мешочки с образцами, лежащие в рюкзаке, дают о себе знать. Так и хочется потерять их вместе с рюкзаком. Дойдя до конца маршрута, устраиваем основательный отдых и перекус. Разворачиваем лодку двухсотку. Столько её тащили, теперь - пускай она нас. Правда, лодка маленькая. В ней нам с рюкзаками тесно. Но зато теперь налегке, зато – вниз. К лагерю…
Речка или ручей полны шивёр, перекатов и полуповаленных стволов. Тут гляди в оба. То и дело приходится вылезать и обводить лодку стороной. Одно утешает: дорога теперь под горку.
По пути нет-нет да отвлечёмся на короткую рыбалку. А то вдруг попадётся глухарь или тетерев. Но прежде чем взять дичь на мушку, выясняем: не копалуха ли это, не тетёрка ли? У мамаш могут быть птенцы. Конечно, вокруг на сотни вёрст ни души, и можно бы согрешить. Но вот… рука не поднимается. К тому же и с голодухи не пухнем, как тогда, на Виви…
Приближаемся к лагерю. Другой раз надо бы заночевать, а уж утром явиться. Но прёмся буквально в темноте.
Когда остаётся ходу минут на тридцать, лупим из двух стволов в облака. Мол, Кузьмич, мы живы, встречай!
В ответ слышим выстрел Кузьмича. Для нас это знак: дома всё нормально. Важный сигнал.
Наконец между стволами деревьев мелькают высокие языки большого костра. А вот и парок над казаном с варевом. Виден. И наш Кузьмич помешивает в казане большой деревянной ложкой. Вот, кажется, подбросил соли…
Мы ещё не дошли, но обе наши души уже упиваются блаженством долгожданного отдыха.
74
Спешащие начальники – Аромат, сбивающий с понталыку любого начальника –
Сказочные подарки начальников – Таймени на поводках - Ответ наш скромен, но от души…
В один из дней трудовых будней, расслышали мы рокот вертолёта. Терялись в догадках: кто бы это?.. По нашим сведениям поблизости ни жилья, ни людей.
А через три дня, уже к вечеру, когда мы чалили наш плот к каменистой косе, расслышали вдруг мотор. Лодочный. Шли сверху. Разумеется, мы к тому времени изрядно одичали, и нам страсть как хотелось увидеть одного-двух собратьев по цивилизации. Не хотелось думать, что в тайге от таковых бывают и большие неприятности…
Звук мотора приближался.
Выбрались мы из палатки. Ждём.
Из-за поворота вылетела «Казанка». В ней два мужика. Они явно намыливались проскочить мимо с песнями. Мы засвистели, закричали, замахали руками.
В лодке сбросили скорость. Посовещались и развернулись к нам.
Подплыли. Смотрят на нас сурово, по-начальнически. У каждого на поясе кобура с оружием. Мы же, на радостях, не придали значения этой военной суровости. Приглашаем к себе.
Приплывшие оказались действительно большими начальниками. Аж из Москвы. Из номерного геологического института. Они инспектировали отряды своего заведения. И, между делом, забросились вертолётом половить тайменя. Мы глянули их улов. Экземпляры нам показались мелковатыми. Ну, может, у них только началась ловля, всё было ещё впереди.
Мы беседовали, стоя на нашем плоту. Гости говорили о том, что им надо спешить. Что они, пожалуй, тронутся дальше. Вдруг один из гостей потянул носом. «Какой приятный аромат, - говорит. – Чем это у вас так пахнет?» «Да это у нас в палатке развешен таймень копчёный». «Правда?». «Да вы загляните в палатку. Перекусите, чайку испейте. У нас и переночевать можно. Вон уже как темно. А с утра двинетесь дальше».
Запах копчёного тайменя тем временем заморочил голову и другому гостю. Оба просунулись в палатку. Увидели как с вешала под потолком свисает ряд золотистых «ремней» метровой длинны - таймень холодного копчения. Опытные большие начальники переглянулись. Спесь и командирство исчезло с их ответственных лиц. Появилось здоровое человеческое любопытство.
Гости втиснулись в палатку. Не спуская глаз с вешала, сели за стол. Валентин занял их деловой беседой. Мы же с Кузьмичом зашевелились. Быстренько накрыли стол. На середину стола водрузили бутылку. Запотевшую. Она у нас перед этим чуток повалялась в ледяном роднике.
Когда разлили по первой стопке, я повернулся к вешалу и взмахом эвенкийского ножа отсёк изрядный кус балыка. Попросил гостей не побрезговать, отведать.
Гости отведали и… заторчали.
На первый план их внимания вместо Валентина вышел я. Пошли вопросы научно-практического свойства: как, каким образом достигается эта янтарная золотистость продукта? А этот вкус? А этот аромат? Сколько и какого помола соли уходит у меня на обработку одного «ремня».
Я оседлал своего конька. Это же я занимался экспериментами с копчением тайменя.
Охотно делюсь теоретической стороной дела. Время от времени выводил гостей из палатки. Показывал как я оборудовал экран из брезента для сырой рыбы. Как устанавливал печку и её трубу. Каким образом добивался того, чтобы дым был холодным. Как следил за огнём. Каким видом тальника пользовался, создавая дым нужной кондиции. Словом, выдавал сокровенные военные тайны. Но уж очень внимательно меня слушали большие начальники. И, как не странно, задавали весьма толковые вопросы. В благодарность за мою лекцию гости сползали в свою лодку. Принесли и выложили на стол пяток свежих огурцов, пяток помидорин и пучок зелёного лука! Это было чудом. Чтобы здесь, в Заполярье увидеть такое угощение!.. Мы расценили это как знак высочайшего уважения и дружественности. Мало того, мы были награждены каждый по настоящему яблоку. От последнего подарка у меня навернулись слёзы. У Кузьмича и Валентина я этого не заметил. Что с них взять – толстокожие. Слушали меня толстокожие с некоторой скукой. Мол, мели Емеля… И это при том, что я не скрывал заслуг своего учителя, скромного командира нашего отряда – Валентина Филиппова, который чуть не убил меня за посеянный кисет с махоркой… А ведь это он охмурил меня своим тонким мастерством коптить тайменя.
Разморенные приёмом гости, согласились у нас переночевать.
На утро поднялись они с солнышком. Поднялись и мы.
Выбегая на берег по нужде, один из гостей вдруг истошно заорал: «Спиннинг!.. Скорее спиннинг!..» Второй гость выскочил из палатки тоже с криком: «Где?!. Чего?!.» И оба они уставились взглядами в одну точку.
Встающее солнце высветило под нашим плотом тени крупных рыбин. С берега эти подводные лодки были хорошо видны. Они-то и явились причиной первого крика.
Валентин попросил гостей успокоиться. Он склонился над скобой, вбитой в крайнее бревно плота. К скобе были привязаны пять крепких шнуров. Валентин потянул за один. Вода вокруг закипела. Не без труда была вытянута рыбина. Килограмм на десять. Валентин удерживал её с трудом. Тут подоспел Кузьмич с дровяным полешком в руке. Коротко им размахнулся и… успокоил.
Пришлось объяснять высоким гостям простые вещи такого порядка: мы плывём на плоту, работы много и, чтобы не терять время на чепуху, чтобы иметь пищу свежей и калорийной, придумали этот способ её хранения. Мы его даже не запатентовали.
Гости удивлённо переглянулись. В их глазах появилось ещё большее неподдельное уважение к нам – рядовым работникам геологии. Это уважение значительно возросло после того, как Валентин попросил дорогих гостей принять тайменя в знак подарка по случаю знаменательной встречи. После этого краткого спича, Кузьмич отнёс тайменя в лодку гостей.
С тем и простились.
Словно камень из рогатки, «Казанка» наших гостей выскочила на стрежень реки.
Они махали нам, пока не скрылись за поворотом.
75
Дождевая спячка с прибамбасами – Бочки и их применение –
Попытка пойти по стопам капитана Врунгеля
Трудовые будни продолжились.
Неожиданно навалилась неделя сплошных проливных дождей. Перезимовывали мы её почти безвылазно в палатке. За картами, играя то в дурака, то в Кинга. Тут кто-нибудь лениво замечал: «А балыки-то наши вон – стали плесенью покрываться… Надо бы постным маслом…» Но встать и сделать доброе дело было лень любому.
Из-за этой сплошной дождевой хмари, начали путать день с ночью. И если бы не регулярная связь с Ефимычем, у нас четверги поперёд вторников запрыгали бы.
Далёкий Ефимыч подбадривал. Говорил, что каждый вечер вымаливает у метеорологов приличный прогноз.
А пока нам приходилось кое-как перемогаться и от перепадов настроения, навалившихся на нас вместе с дождями. Порою доходило до крайности, когда лицо коллеги казалось не лицом, а гнусной рожей, по которой хотелось звиздануть сковородником.
Но вот дожди пошли на спад, приплыла срочная работа. По берегам и на косах стали попадаться двухсот литровые бочки из-под горючего. Из-за дождей вода в реках поднялась и начала смывать бочки с берегов у посёлков и факторий. Их оставляли у воды по нашей неискоренимой привычке всё делать спустя рукава. И вот поплыли… Поплыли и те, что были ещё с горючим. Горючее нам тоже было кстати. Для лодочного мотора.
Загнать пустую бочку под большой намокающий плот – было тяжёлой работой для троих. «Эх, - вздыхал я, - сюда бы отделение солдатиков с полигона Струги Красные!..» Но солдатики не слышали моего призыва. Да и командиры наверняка не отпустили бы просто так – за один рыбный закус…
Приходилось корячиться втроём. С муками, с руганью, с криками: «Раз, два, взяли!..»
Вогнали. Три бочки под передок и три – под корму. То-то забавный вид приобрело наше плавсредство. Эдакий лапоть с задранными носком и пяткой.
В самом начале, когда мы только-только соорудили «корвет», я закрепил на шесте антенны обычный чёрный флаг с черепом и косточками. На флаге обозначил и название судна: «ЖЛОБ». Конечно, я поступил некрасиво, ведь я ни с кем не посоветовался по поводу имени для нашего корабля. Это моим коллегам страшно не понравилось, они обиделись. Стали требовать от меня, чтобы я убрал своё «хулиганство». Мол, шибко дискредитирует высокий смысл общего труда… В замен предлагали какие-то сопли. Типа: «Победа», «Удача», «Север». Я ухватился за первое, но при условии, что две начальные буквы будут аннулированы. Не приняли. Мало того, топонимическая комиссия совсем осерчала. Мол, от моего варианта на нас дождём посыпятся одни неприятности, которых и без того хватает.
Не помог и рассказ о капитане Врунгеле.
«Роджер» пришлось снять. Спрятать в рюкзак. До лучших времён. Когда судьба занесёт в круг более интеллигентных, слегка пиратствующих, водоплавателей.
76
На смородинных берегах Таймуры –
Отнюдь не бредятина, навеянная витаминным содержанием потребляемых соков
Вот мы и вышли на просторы Нижней Тунгуски. Той самой реки, на берегах которой живали когда-то суровой жизнью купцы Вячеслава Шишкова из его романа «Угрюм-река». Пятнадцать лет жизни потребовал роман от автора. «Угрюм-река» - та вещь, ради которой я родился…» - написал он, когда труд был осилен.
Отменная погода застала нас в устье прекрасной реки Таймуры, впадающей в Тунгуску.
Посреди устья возвышался живописный скалистый бивень.
Пошли маршруты вдоль Таймуры по обоим её берегам. Тут мы заторчали надолго.
Уже лето перевалило свой экватор. Ночи становились всё непрогляднее и прохладнее. Звёзды на небе - всё крупнее и ярче. Млечный путь походил на тракт, выложенный булыганами сверкающей соли.
А днём – жаркое солнце. Вдоль ручьёв появились красные фонарики на ветках - смородина. Мы вымочили фанерную бочку из-под сухого молока. Поставили снаружи - у стенки палатки. Так, чтобы она всегда была в тени. А в ней, круглосуточно, к услугам жаждущих, теперь всегда имелся чистый сок смородины. Хлопотно, конечно. Но, если не лениться, то воздаётся сторицей...
А тут ещё подошла-поспела чёрная смородина. Я и предполагать не мог такое. Крупная, сочная. Совсем не походила на дикую.
Сколько же её было по высоким берегам! Не иначе как вывел её когда-то ученик одного из Вавиловых. Может, за своё почтение к учителю и был он самим академиком Лысенко спроважен в Сибирь отбывать срок… Уж очень не любил академик всемирно известного учёного и его учеников. Придумали, понимаешь, какую-то чепуху – генетику, а она никаким боком не стыковалась с марксизмом.
Слава Богу, время всё расставило по своим местам.
Собирали мы крупную сочную варварским образом. Подойдёшь с ведром к кусту. Стукнешь по нему ведром. Посыплется ягода. Какая - да попадёт в ведро. А какая – мимо - на землю. Не нагибаться же, не собирать по ягодке, как на дачных шести сотках.
Поворачиваешься к следующему кусту. Ведро набирается быстро.
Мы иногда, сидя в тенёчке и попивая дармовые целебные соки, начинали вдруг мыслить и рассуждать по-государственному. Вот нам завозят из экзотических стран бананы, финики всякие, ананасы с кокосами. И мы этим странам выкладываем тугрики за их старание. А ведь этот заморский продукт надо сажать, поливать и выращивать. Так? Так! Затраты? Затраты! А тут – халява! Тут тебе ничего не надо делать. Привезти народ, гуляй рванина!.. Снабдить всех вёдрами и – вперёд к какой-нибудь победе!.. Заодно, глядишь, малость развили бы ведёрную промышленность.
Разумеется, пришлось бы создать и спецзаградотряды. Их задача: строго следить, чтобы сборщики продукта не уединялись, скажем, в кусты для распивания и закусывания дармовой сладостью.
Тогда мы сибирской смородиной и продукцией из неё могли бы не только всю Европу завалить. Заодно и экзотические страны могли бы… Ведь им, в экзотических, поди, уже осточертели финики с бананами. А тут тебе такая новинка! И экологически чистая. Ведь у нас здесь на пятьсот вёрст в округе ни души нет, не то, что какого-нибудь мелкого, гнусно попёрдывающего заводика.
Иногда мне приходило в голову: «Интересно, а как бы развернулись на этом фронте потомки тех купцов Шишкова?.. Но они, судя по всему, не выжили бы… Не смоги бы…»
Мы с Кузьмичом приставали к Валентину взять в руки карандаш (каким он делает описания обнажений), листок бумажки и посчитать. Сколько можно собрать только одних самолётов (в том числе и боевых – ракето - несущих) на деньги, вырученные от продажи продуктов из сибирской смородины. И ведь мы могли бы при этом поберечь свои газ и нефть!.. Вот и был бы у нас солидный фонд на чёрный день! Это ли не государственный подход!..
На наши просьбы Валентин отнекивался. Он морщился, отмахивался, говорил, что не прихватил с собой в поле ни логарифмическую линейку, ни бухгалтерский арифмометр. Без этих приборов наши разговоры, как он считал, лишены математического обоснования. Без него они - «сплошная маниловщина» и детский лепет. Оно и верно, пожуёшь этой чудо смородины, и о чём только не размечтаешься. Какая только в башку бредятина не вопрётся…
77
Трактат о крылышкующей сволочи
Между прочим, окончательно скатиться в «маниловщину» и по любому другому поводу не позволяли нам оводы, комары и мошка.
В самом начале лета, когда, казалось, жизнь ободряюще улыбается из-под каждого кустика, появляются они – гнусные дискредитаторы добрых чувств и настроений.
Бывало, помоешься утречком в хрустально-прохладном ручье. Под натиском бодрящей свежести подумаешь про себя: «И жизнь хор-роша! И жить – хор-рошо!..» И в ту же самую секунду тебя в плечо, сквозь плотность куртки - энцефалитки, ка-ак долбанёт… искрой электрошокера! Изо рта вырывается нутряной волчий взвой в антураже сплошной нецензурщины. Глаза, бешено вращаясь, ищут того милиционера, который нажал кнопку, приняв тебя за демонстранта, нарушившего общий порядок. Не найдя этого милиционера, в досаде, шлёпаешь запоздало себя по плечу. Да так, будто это плечо врага…
И весь этот болевой синдром сотворило крылатое серое насекомое, размером всего с пулю от «мелкашки». Это ж сколько надо носить в себе жгучей злобы, чтобы всех стричь под одну гребёнку: и лося, и лошадь, и оленя, и человека в трудовом порыве, и - мелкого тунеядца - безобидного зайчика.
Но вот заканчивается месяц июнь. Их - слепней-оводов - Господь призывает к ответу за злодеяния до полного исчезновения.
На авансцену выходят комары. Несметными полчищами. Выходят отравить человеку существование и покорёжить до неузнаваемости его облик.
Именно из-за этой твари частенько не удаётся толком разглядеть: что там конкретно плавает у тебя в миске с первым блюдом. Слой отварных комаров закрывает истинное содержимое. И бесполезно отводить этот слой ложкой.
В результате приходится считать, что отварные комары в таком количестве – тоже мясо. Со временем научаешься не брезговать им. Есть-то охота.
Но с комарами ещё можно сожительствовать. Плотная спецодежда, жидкость демитилфталат или мази в тюбиках. Наконец накомарники, москитные сетки на ночь. Всё это позволяет сохранять некий барьер между телом и наглым натиском хулиганствующей шелупони.
Удивительное дело. Эта сволочная шелупонь как-то очень снисходительно относится к аборигенам. Редко увидишь эвенка в накомарнике. Вот комар садится на смуглый нос оленевода. То он прогуляется по этому носу. То вновь остановится, видимо, выбирая место для бурения. Но, странно, к геологии так и не приступает. Он явно наткнулся на определённый код, позволяющий отличить своего от чужака. Так что дискриминации подвергаемся мы – чужаки. Словом, им наша кровушка - и выпивка, и закуска.
Но особо достаёт крылышкующая сволочь, когда приспичит «сходить до ветру…». Особливо, когда по-большому. Сделать это под кустом, на ходу – значит добровольно подвергнуть себя инквизиторской пытке.
Если поблизости широкая река, то всё просто. Садитесь в лодку и выплываете на стрежень. Там ветру - поболе, сволочья – помене. Оно страшится утонуть, не долетев до лакомства.
А ежели поблизости нет широкой раздольной сибирской реки?.. Тогда остаётся забраться на вершину могучей лиственницы. Это тяжело, хлопотно. К тому же надо успеть…
К восхождению такого рода готовятся загодя. Выбирают дерево. Да так, чтобы оно стояло в стороне от других. Чтобы, значит, было обдуваемо энергичными зефирами.
У этого способа один недостаток. Скажем, сделал дело на вершине, спускаешься вниз к ожидающим товарищам, и тут выясняется, что тебе опять охота…
Слабым утешением при этом может быть мысль, что оводы-слепни, по ходу лета пропадают. Что от засилья комаров можно перевести дух в клубах дыма. Вон, привычные олени, зачуяв костёр, так и лезут в пекло. А ведь у нас ещё и накомарники, и марлевые сетки для ночного отдыха. Есть жидкость демитифталат, от которой не столько комары загибаются, сколько всякие предметы из пластмассы. Загибаются в полном смысле слова: приобретают такую форму, что вконец становятся не пригодными к делу. Скажем, расчёска, шариковая ручка…
Невольно стараешься обходиться без казённой жидкости. И тут со временем возможно некоторое привыкание. Когда начинает казаться, что у крылышкующей шелупони притупляется их человеконенавистническая суть. Скажем, у меня смуглая кожа и получается, что со временем шелупонь начинает принимать меня за аборигена, за эвенка.
Но что такое слепни, комары по сравнению с мошкой?.. Мелкие детские бумажные самолётики.
В реках далёких стран Южной Америки живут пираньи. Известно, людоедствующие создания. У нас в тайге эти пираньи летают. И называются мошкой.
Нашу мелкую тварь только под хорошим электронным микроскопом можно разглядеть. Вернее, разглядеть структуру и механизм жевал этого существа.
Эта тварь гнобит всё живое от рассвета до заката. Плевала она на ваши сетки, накомарники (пролезет в любую их ячею); на дымы с хитрыми мазями.
Она не просто кусает. И на десерт кровь не сосёт. Она (тварь поганая!) мельчайшими щипчиками выхватывает мельчайший кусок вашего кровного мяса, оставляя язвочку. Специально для болезнетворных бактерий. Им – бактериями – в этих условиях язвочки – полная лафа для жизнедеятельности и процветания. В результате работы мошки участки тела человека подвержены жестокому зуду, от чего кожный покров разбухает, краснеет, покрываясь гнойными выделениями. Представьте себе живописность своего лица обработанного нашей порхающей пираньей…
Касаемо этой твари, Валентин как-то рассказал побывальщину.
Несколько лет тому назад взял он в поле мужика. Здоровяка, красавца. Мастера спорта по штанге. Начальник отдела кадров при оформлении штангиста заметил: «Экая дурында!..» А вот геологи тихо радовались, что здоровяк поможет отряду, когда придётся обносить непроходимые водопады рек. Когда всё имущество надо будет перетаскивать на себе до спокойного места под порогами.
Так вот, услугами штангиста толком воспользоваться не пришлось. Как только появилась мошка, этот здоровяк сник, угас и превратился в несчастного, вконец замордованного инвалида.
Он был белокож, с огромной массой тела. Было где порезвиться подлой твари. Штангист невольно расчёсывал шею, лицо, запястья рук до крови. Веки глаз распухали. Он не мог видеть перед собой. Чтобы что-то рассмотреть, он должен был пальцами раздвигать веки. При такой занятости рук, где уж ему было показать удаль грузчика.
Ему не было покоя ни днём, ни ночью. Он потерял сон. Не мог есть. Весь осунулся. Плакал, умолял что-нибудь сделать. У всех на глазах погибал человек медвежьей конструкции и силы.
Пришлось Валентину вызывать вертолёт. Рейс не был предусмотрен никаким предварительным планом. Прокол обернулся для руководителя отряда скандалом.
Штангиста отправили на Большую Землю. С тех пор, по стереотипу, здоровяков не очень-то жаловали при формировании отрядов. Считалось, плюгавые более выносливы и надёжны…
78
Гостеприимство коллег – Тарелкин – «Дама с собачкой» - Сыр-бор из-за ящика с маслом
По мере движения нашего корабля мы стали чаще вглядываться в осколок зеркальца. Вернее, в свои лица, распухшие и расчёсанные до неузнаваемости. Дело в том, что впереди маячили встречи с цивилизацией. У нас на пути были посёлки. Нам не терпелось увидеть собратьев по разуму. Не терпелось зайти на почту фактории. Вдруг долгожданное письмецо, затюканное штемпелями, дожидается тебя.
Первым таким очагом цивилизации на нашем пути оказалась фактория Учами. Но мы сначала отработали оба берега реки Учами. Потом только направились к самой фактории. Она располагалась ниже по течению Тунгуски, на левом её берегу.
В Учами стояли отряды московского геологического института. Мы встречали их лодки. Ребята звали нас остановиться у них. Обещали баню и ночёвки в просторной избе, под крышей. Словом, хорошее это было место, чтобы перевести дух. Тем более что впереди нас ожидал большой и сложный путь.
Так что когда мы причаливали свой неповоротливый дредноут, к нам на помощь сбежались свободные геологи.
Валентин ушёл с деловым визитом к начальству.
Стало ясно, что нас ждали. Что для нас уже протапливается баня. Намечается и товарищеский ужин по случаю встречи питерских и московских тружеников.
Появился Валентин. Он подтвердил дружеское расположение к нам москвичей. Оказалось, что про нас давно наслышаны здесь от тех двух больших начальников. Тех самых, которых мы принимали тогда на Виви. Приятно сознавать, что впереди тебя бежит отнюдь не дурная слава…
Ближе к вечеру мы хорошо попарились, помылись. И уже при свете звёзд и керосиновых ламп нас угостили дружеским ужином с тостами во имя корпоративной дружбы.
Особенно усердствовал завхоз Тарелкин. Уж такой он оказался предусмотрительный. Мы только диву давались. Меня удивило то, что он всё время в шляпе.
Через много лет я узнал про такого же человека, который и спать ложился в головном уборе с широкими полями. Михаил Боярский. Теперь этого певца и артиста почти весь мир знает.
Касаемо же Тарелкина, вернее его шляпы, надо сказать, что была она какая-то серенькая, вмеру мятая, неказистая. Но шляпа. Плешь что ли помогала скрыть? Но кого здесь, среди своих, стесняться? И ещё удивительное: звали все его только по фамилии. Тарелкин. В шляпе на берегу таёжной реки. Странно. Странно и забавно.
Приходил мне на память и наш Туруханский начальник базы Масюк. Шляпа Тарелкина и пробки в двустволке Масюка… Что-то общее виделось в этих нюансах. Нечто такое, что характерно для породы хозяйственников.
Казалось бы, мы дошли до самого дна счастья этого удивительного дня, этого вечера. Но нет. Нам предложили… посмотреть кино. Это уже не укладывалось ни в какие рамки. Мы, было подумали, что это трёп, дружеский розыгрыш, а не блажь сытых и благодушных.
Но нас привели в избу. С осени она станет школой для ребят младших классов. И показали нам кино. «Дама с собачкой». Мы купили каждый по десять билетов. У киномеханика местного – тоже был план.
И сидели мы прямо на партах. Смотрели на экран и всё не верили, что это мы. А там – на простыне протекала другая человеческая жизнь. И не просто протекала, а трогала… Трогала до слёз…
Мы благодарили ребят за сердечный приём. Благодарили Тарелкина в шляпе. Мучались мыслью: как и чем могли бы отблагодарить их всех. Не фирменными же балыками. Слишком мелко. Ничего, адекватно- впечатляющего, нам пока в голову не приходило. Подумывали, мол, вдруг кто-то из них встретится нам когда-нибудь в будущем. Уж тогда-то мы найдём наш достойный ответ Керзону…
На следующий день мы зашли на почту фактории. Три письма получил только Валентин. Кузьмич писем не ждал. Очень давно не было самолёта и потому, видимо, мои письма ещё были в пути. Пришлось оставить заявление, чтобы их переслали в Тутончаны. Фактория – впереди на нашем пути.
С почты тронулись на свой дредноут. По пути зашли попрощаться с ребятами, которые занимались камеральными делами.
Тарелкин в шляпе помог нам затариться необходимыми продуктами в местном магазинчике. Без его записки вряд ли что бы у нас вышло.
На плоту проверили своё ходовое хозяйство и тронулись в путь.
Нам махали и свистели с крутого берега.
Идём вниз по течению, переплывая Тунгуску. Нам надо было посмотреть верховье небольшой речушки.
Подошли к ней. Смотрим, на берегу эвенки. Со стадом оленей.
Вид оленеводов был какой-то шибко унылый. У женщин, возившихся с младенцами, даже слёзы на глазах. Они бросились к Валентину, распознав в нём начальство, и принялись жаловаться.
Не сразу, но выяснилось. Эвенки обслуживали работу одной из партий геологов. По завершении работы их рассчитали, перевезли на пароме со всем стадом через Тунгуску. Отсюда они должны были двигаться к местам своего основного пребывания. Но вдруг обнаружили, что им при расчёте недодали ящик сливочного масла. Стандартный, четырёхкилограммовый… Всё они получили: и чай, и соль, и сахар, и муку. А вот с маслом… Получали три ящика, а у них оказалось два.
При воспоминании о недостающем ящике они начинали плакать. Прямо как дети, от которых вдруг отвернулась мамаша.
В их путанных объяснениях то и дело упоминался «насяльник сляпа», что они «сляпу осень боялся… Балсой насяльник!..»
Да и лодки у них не было, чтобы вернуться.
Они умоляли Валентина: «Насяльник, помоги!.. Насяльник ходи экспедиция!.. Ходи насяльник сляпа. Насяльник, масла давай!..»
«Ладно, подумаем… - озадаченно изрёк наконец Валентин. – Пока некогда. Надо сходить в маршрут. Вернёмся и решим…»
Собрали рюкзаки. Было двинулись. Но тут за нами увязался эвенк с оленем. Каюра звали Коля. Коля взялся нам помочь. Мы отказывались, но Коля мягко отобрал у нас рюкзаки и в два счёта очень ловко приторочил на спину оленю.
Впереди шёл Коля со своим вьючным животным. Чуть позади – мы с Валентином. Таких облегчённых прогулок у нас ещё не было. Даже геологический молоток начальника – ехал на олене.
«Во влипли! – рассуждал Валентин. – Что делать-то? Они нас так по-дружески встретили, приняли, проводили. А мы, значит, вернёмся требовать ящик масла, а!?.. Может, никакого ящика им больше и не полагается? Может, пропили его и затихарили… Поди, разберись… Нечего нам соваться в эту дребедень. Вернёмся и поплывём дальше».
«Валь, - говорю, - да ты вспомни как все они ревели. Ну, не могут они хором так прикидываться валенками… Ты ведь и сам рассказывал как их на каждом повороте норовит нагреть наш брат – европеец. Это же наивные малолетки. И тоже беззащитны перед нашей скотскостью… А этот Тарелкин… Не он ли, хлюст, прошустрил?..»
Вспомнил я армию. Этих беспомощных азиатских новобранцев. Как над ними куражились старики…
Я ныл и давил. Валентин в ответ помалкивал. Лицо его становилось всё злее. «Вот влипли! - повторял.- И подсунул же нам чёрт этот маршрут…»
На следующий день в полдень мы вернулись с Колей и его оленем из маршрута. Перекусили, отдохнули часок. Потом я поставил мотор на нашу «Казанку». Позвали кого-нибудь из каюров поехать с нами. Но ни один не согласился. Они в страхе отворачивались и мотали головами… Ситуация становилась совсем бессмысленной. Ну, приедем. А что говорить? «Давайте нам ящик масла!?..» Ведь и накостылять могут… И будут правы.
Валентин уже срывался в сердцах: «Да пошли все со своим маслом в чёрную жопу!..»
«Валентин, - говорю, - поехали. Чтобы судить – у нас на руках нет козырей. Давай мы просто подъедем и расскажем начальнику всей экспедиции. Как его звать там?.. Расскажем только то, что знаем…» «Сказитель хренов! Езжай сам!..» «Без тебя, Валя, дребедень получится. Совсем не убедительная…»
Уговорил, поехали.
Захара Шураева – руководителя поисковых работ застали на месте.
Здоровенный мужик. Хмурый. Лежал на раскладушке. Слушал приёмник. Похоже, перемогался после простуды: хлюпал носом, хрипел. При нашем появлении сел: «Никак решили в мою шарагу завербоваться?» - спросил безразличным тоном. «Да нет, Захар Иванович. Тут дело такое… Прямо не знаю с чего и начать…» - сказал Валентин. «Начинай с начала. Да покороче».
Шураев слушал опустив голову. Когда Валентин закончил, он постучал в стенку, крикнул: «Виктор, найди Тарелкина и – сюда его».
Появился улыбающийся Тарелкин в шляпе. Чуть позади его – парень. «Виктор, - сказал парню Шураев, тяжело поднимаясь с раскладушки, - выдай ребятам со склада ящик масла». Хмуро взглянув на нас, пробурчал недовольно: «Ладно. Ступайте, ступайте…»
Уже на крыльце мы услышали: «Тарелкин, сволочюга, ты опять?!.» «Чего опять-то?!.» «Дуриком прикидываешься?!.. А кто эвенков опять на масло нагрел?..» Раздался грохот падающего тела, послышались удары.
И вспомнилось из дневника Андрея Платонова: «Как дам, дак ты из сапогов вылетишь!»
Тарелкин верещал: «Я им всё!.. Всё сполна!» «Врёшь, паскуда! Ведь врёшь!..»
Мы спешили поскорее уйти от этих голосов.
Возвращались в свой лагерь с тягостным чувством. На душе было гнусно…
Эвенки, увидев на дне лодки злополучный ящик, запрыгали от радости. Хотели зарезать оленя. Но Валентин раскричался на них: «Всё!.. Кончайте свой балаган!.. Нам некогда! Уходим! Работа ждёт!..» «Насяльник ругаца… Ой, ругаца…» - разом притихли каюры.
Смеркалось. Мы приторочили дюральку к плоту. Навесили на транец плота мотор и… скорее от этого места. Подальше…
Я сидел на руле.
И уже когда вышли на стрежень реки, услышали выстрелы из ТОЗовки. Стреляли с левого берега. Стреляли в нас. Одна пуля попала в колпак мотора.
Филиппов подскочил ко мне, заорал: «Сваливай под правый! Под правый!..» Но я уже и сам инстинктивно взял круто вправо.
И снова вспомнил я, что мы идём по Нижней Тунгуске. По той самой… По Угрюм-реке. На берегах её кипели когда-то не шуточные человеческие страсти…
79
Письма – Кузьмич – Кузьмич и Моряк
Прошли фактории Тутончаны и Ногинск. Впереди маячил конечный населённый пункт – Туруханск. Но как далеко до него ещё было. До того места – где круг нашего рабочего путешествия замкнётся.
В Тутончанах я получил наконец письма из дома. Даже в армии я не испытывал такой радости от писем близких. Видимо, всё дело в расстоянии, которое пришлось преодолеть конвертам.
Я их перечитывал и перечитывал.
По этому поводу Кузьмич спрашивал, ухмыляясь в сивые усы и бороду: «Ну, чё? Выучил-то на зубок-от?» «Ишо нет», - отвечал я ему в тон. «Ну, доиграшша, што одни дырки от бумаги остануца. Тадыть и перестанешь зенки портить…»
Мне всегда было приятно слышать речь Кузьмича. Особенно его шутки. Он вообще почти не говорил. Только если его спрашивали о чём-то. И то не сразу отвечал. А так, в основном, только хмыкал в усы и бороду.
Его ничем нельзя было удивить. А тем более напугать, вывести из себя. Казалось, порцию самого страшного и тяжкого, что выпадает на долю каждого из нас, он уже принял. Здесь в Сибири…
Работал на Лене. Матросом на барже, доставлявшей на фактории различный строительный материал. Как-то по пьяне не углядели – случился пожар. Сами успели выскочить на берег, а баржа ушла в дым.
Люди уцелели. Уцелел и Кузьмич, но загремел.
В лагерях остался мужиком. Без завистливой злобы, в деле – безотказный. Мы с Валентином очень ценили эту его молчаливость, идущую от крепости нутра.
Нежность суровой натуры Кузьмича изливалась на нашего пса Моряка.
Со временем стало ясно, что пёс был создан лишь для одного: в хозяйской упряжке возить зимой воду с проруби Енисея. Никакое зверьё, никакая охота его не интересовали. А, может, тот урок, который ему преподал на озере Виви наш командир, убил в нём здоровый охотничий инстинкт?… Да, да… Тогда, когда он с голоду напал на первую нашу щуку…
Нет всё-таки это был изрядный лоботряс. Он и лаять ленился. Иногда мне казалось, что Кузьмич испортил пса окончательно. Тем, что молча поощрял его постоянное лежание-отдыхание возле миски всегда содержащей толику пищу. Помнится, первое время Моряк ходил с нами в маршруты. Но как-то быстро это занятие ему стало казаться трудовой тягомотиной. Пёс стал задумываться: а зачем она мне? Поощрениями меня и так удостаивают… И быстро прибился к берегу Кузьмича. Кузьмич цацкался с ним, как с инвалидом. Порой было прямо тошно смотреть на то, во что превращалась сибирская лайка. Мы с Валентином помалкивали. При этом мы оба про себя злорадствовали: «Ничего. Придёт зима, потаскаешь бочки с водой… А пока, чёрт с тобой, сачкуй!»
80
Хотели как лучше…
Всё короче становились дни, всё прохладнее и длиннее ночи. Рассветы – всё туманнее.
Солнце поднималось, медленно рассеивая влажную дымку. Наконец оно загоралось таким ярким и мощным светом, словно прощалось со всем живым навсегда…
Не от мощи ли такого солнца всё ярче золотилась хвоя лиственниц на берегах рек и ручьёв?.. В безветрие эта красота была удивительно умиротворяющая. Когда долго и в раздумье упиваешься ею, когда вдруг заметишь золотые нити паутины. Переливаются оттенками всё того же золота, и, кажется, что они покоятся на живой дышащей груди дремлющего великана…
В устьевых каньонах небольших рек на рассвете, всё чаще слышны громкие крики гусей. Они тянулись с Заполярья. Торопились на юг. В их криках слышна была и дерзость вызова судьбе.
Другой раз расслышишь крик приближающейся стаи, выскочишь из палатки – летят! И так низко над плотом, над тобой. Стараешься скорее опустить удилища. Думаешь: «Во прут-то!.. За антенну-то хоть не зацепитесь!..» И невольно приседаешь сам, чтобы какой-нибудь олух молодой не втюхался в тебя… Засвистишь, замашешь руками - уж так охота душе, чтобы он – молодой - впервые долетел вместе со всеми до далёкой теплыни…
От дождей в верховьях вода прибывала. Обстоятельства складывались так, что надо было спешить. Опять спешить. Тунгуска становилась все шире и полноводнее; мы стали двигаться на плоту и ночами. Правда, иногда проснёшься среди ночи, выйдешь из палатки, а плот прибило к берегу. Начинаешь его выводить опять на стрежень. Выведешь и – снова в палатку, спать дальше.
Но однажды Кузьмич вышел вот так же ночью. Смотрит: плот посреди реки, но не плывёт, стоит на месте. Вот тебе раз! Такого ещё не было.
Оказалось плот налетел на булыган по причине резкого падения уровня воды.
Мы сидели на булыгане, как горшок на колу плетня.
Два дня пытались слезть.
Сэкономленное время полетело псу под хвост.
Что только не делали. Пытались стащить плот с помощью «Казанки», разогнавшись под мотором. Сами лезли в ледяную воду, орудуя плечами и шестами. Почти весь неприкосновенный запас спирта извели на борьбу с неминучей простудой.
Оставалось ждать. Когда в верховьях усилятся дожди и воды прибавит.
На третью ночь Кузьмич вышел из палатки глянуть окрест. «Мужики! – орёт. - Плывём!»
Мы с Валентином выскочили из палатки. «А ведь плывём», - говорю. Валентин свою радость проявил по-своему. Он набросился на Моряка: «Даромоед! Хоть бы гавкнул, зараза!.. Совсем оборзел! Только жрать умеешь! Заботы коллектива тебе по боку!.. Фармазон! Пентюх рыжий!..»
На это Моряк подошёл к Кузьмичу, прижался к его ноге и посмотрел на начальника сухо. Даже с вызовом…