Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
3. Благодарить кого?!. Скажите!..
Душа исходит добротой,
теплом сердечным тяготится,
и тянет наконец излиться
в сосуд души совсем чужой…
* * *
Баркас отваливает в полночь.
Пока на пристани одни,
мы вспоминаем эти дни,
друг друга обрывая: «Полно!..»
Пора подумать о пути.
В какой глуши еще причалим –
все наши радости, печали
куда удастся донести?
Где нас прозрение настигнет
под благодатью тишины,
когда мосты все сожжены –
теперь – на что оно подвигнет?
В каких огнях по берегам
судьба перстом своим укажет
один из них?.. и пусть миражем
потом окажется. Но нам
легко обманываться часто
и вновь надеяться, пока
огнями светят берега
и мы нуждаемся в участьи.
* * *
Благодарю свои дороги,
куда б они не заносили.
И те, по коим без усилий
едва ль смогли бы мои ноги…
И те, что в небо поднимали,
и низвергали с облаков,
и ненамятостью боков
увы… увы… не обольщали,
но приводили на порог,
где люди пели и страдали,
где соучастия кристаллик
в себе невольно я берег.
Порой разлив или снега,
и в темноте уже не зги,
и желтый месяца изгиб
на миг покажется слегка;
прекрасной – жизнею всея
опять вдали маячит веха!..
Что в том, что не к кому приехать,
что уезжаю от себя…
СТРИЖИ
Крыла косого слышен свист –
внезапно пущенной стрелой
то вверх взлетают по прямой,
то вновь к земле –
стремятся вниз.
И эта радость существа
теплу, вечернему закату,
должно быть, и таит загадку
его и нашего родства.
* * *
О, есть минуты просветленья!
Быть может только ради них
до самых до волос седых
мы все исполнены терпенья,
но мы не только ждем, мы сами
идем навстречу, чтоб верней
в нагроможденьи дней, ночей
они царили в нас часами.
И иногда нам воздается –
тогда весь мир и наше «Я» –
одно. Премудрость бытия
в такие миги познается;
душа исходит добротой,
теплом сердечным тяготится,
и тянет наконец излиться
в сосуд души совсем чужой.
* * *
В этой коробочке плоской
на дальней полке души,
свой час ожидая, лежит
коллекция отголосков:
поступков, событий, фраз –
некогда откипевших –
трепет орла и решки,
охватывавший не раз.
Когда же волненьем былым
вспять память твою влекло, –
как бабочек под стеклом,
пронзенных жалом иглы, –
сказочно мерцали пятна
на крыльях почти живых,
и вдруг проступала на них
не понятая понятность;
открытьем сияла новым –
совсем ведь не ожидал –
найти этот Божий дар
за временем – за засовом.
* * *
А в Дубултах такая тишина…
Волной отпускников на этот берег
еще апрель как будто не намерен
плеснуть. И там – за дюнами – видна
полоска серого пустынного песка;
и странным кажется на ней пятно кабины –
еще одно – подобно этой сини –
глазам в морской дали не отыскать.
Но этих сосен шум вечнозеленый
мне – путнику случайному – дарил
не только чудо распростертых крыл,
но и тоску души не окрыленной.
И снова те слова гудят во мне,
как колокола грустные повторы:
«Давно ли здесь
певец глухой Мещёры
внимал балтийской
пасмурной волне…»
* * *
Гнул хариус
удилище мое…
Внизу вода
кипела под камнями,
клок белой пены
с желтыми краями –
у ног –
не ставший брызгами
еще.
Слепила осень
золотом листвы,
от серебра струи
в глазах рябило,
и кисти алые,
свисавшие с рябины,
мерцали,
как далекие костры.
Мой хариус…
звенит тугая леса;
он бьет хвостом,
топорща плавники,
и,
выкормленный
бешенством реки,
взлетает вверх
и падает отвесно.
О, мы в такие миги
и живем:
душа себя
до глуби постигает
и счастье нас
тогда переполняет,
в дугу согнув
удилище твое!
* * *
Есть чудо малых пустяков.
Мы в суете проходим мимо
того, что так неотделимо
от самых жизненных основ.
И где бы нам всплеснуть руками,
где б распустить цветок улыбки –
сил не жалеючи – с избытком
на хмурость бровью налегаем.
И ставя прочно быта кров,
с серьезным видом напрочь пилим
надежно-крепкие стропила
Все тех же жизненных основ.
* * *
Глазастый отрок дул в дуду
и пальцы тонкие – по дырочкам –
старались медленно, придирчиво
найти отдушину, но ту,
от коей звук пойдет
к кустам,
замолкнут птицы неспроста,
и зверь,
возиться перестав,
среди цветов
Иван-да-марья
подъемлет ухо
глухомани.
* * *
Деревенские ласточки в небе,
распластавшись,
чертили круги,
и невольно
гасились шаги
тишиною вечерних
молебен.
Наступил
этот сказочный час,
тот желанный –
умиротворенья,
и печатью
душевного зренья
отмечался
внимательный глаз.
Этот час
примерял и с собой:
часто ль знали
в своей простоте
о таящейся в нас
чистоте
под невечною
нашей звездой.
* * *
Дорога в горы круче, круче
от поворота к повороту,
и сунуться б, не зная броду,
узнать насколько мы везучи,
но вон Байдарские.
Подковой
коня, взлетевшего рисково,
и вдруг…
забыли губы слово:
огромным зеркалом слепя, –
Обетованная земля!
* * *
Голенастые цапли вернутся
на окраины наших болот,
лягушачий застонет народ
под весенним ярмом контрибуций.
И в стояньях
на тонкой ноге
может будет и дань
угрызениям…
Так что глупое
искушение
пусть поквакает
невдалеке.
* * *
Глаза гноились.
Старой суке
жить оставалось, видно,
мало,
коль ветром
тощую мотало
у конуры
вторые сутки.
Щенки, не все,
каких имела,
давно в чужих дворах
при деле
и лаем молодо
звенели,
но снова думала:
«Как им?.. Ошейник не был бы
тугим…»