Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
ОСЕННИЙ ПОЖАР
В ДРУСКЕНИНКАЕ
Круженье листьев,
над собой не властных, –
горящих листьев треск, –
как треск пожара –
вся алчным пламенем
охвачена земля.
Горят каштаны:
золотые листья
зажгли костел
и вот уж черепица
раскалена,
и желт Нямунас;
а искры сыпятся
и вот уже бушуют липы,
и языками
сумасшедшего костра
сухие сучья кленов лижут.
Чюрлёнис,
домик твой, –
ему не избежать
огня:
на желтых досках
каплями смола –
готова вспыхнуть,
что же ты молчишь?!.
А может быть,
душа твоих сонат,
душа твоих картин –
твоя душа –
и есть
вот это пламя?!.
И ты молчишь,
как тот зеленый дым,
зеленый дым,
тобой любимых сосен.
* * *
Осенней прелью
пахнут липы
и липнут тучи
к деревам
а те все ждут
рогожи снежной
укрыть
продрогшие стопы;
как на незримую
антенну
опять настроилась
душа
на гибкий
грустный
прутик мысли:
ну, вот и
кажется
Зима…
5 – 4
Белый день! Без единой помарки…
Пристало так,
открыв лари,
богатством
хвастаться морозу…
* * *
Как ожиданье снегопада
нас неизвестностью томит!..
Ещё и торг тот не открыт,
где серебро – в обмен на злато
по доброте своей готов
отдать веселый коробейник –
звоночек выпавшей копейки
под цокот новеньких подков.
Все ждем пождем его: ну вот,
уж завтра будет непременно
с дорогой рядом – по колено,
а то, глядишь, и по живот…
Уже и ждать совсем не можем.
И вдруг: «А ночь-то не спала! –
Вон за окном белым пороша
и даль холодная светла!»
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Пора пришла –
пора отмеряна!..
Из чрева низких
серых туч
в своей наивности
уверенно
ударил первый
снежный луч!..
Сорока с лапки
отряхнула
лениво мягкий
холодок,
и взгляда бусина
скользнула
туда,
куда упал комок.
А парень
у велосипеда
глядит,
чуть свесившись с руля:
под белизной
рисунка следа
видна притихшая
земля…
Малыш,
раскатывая наледь,
на попку падает,
смеясь;
машины мчатся
и сигналят –
из-под колес
взлетает грязь;
и отмечая время
точно, –
когда б надеть уже
пимы, –
он шел,
но был он
многоточьем
перед страницею
зимы.
* * *
Мохнатит инеем березу.
От солнца –
пышный снег горит.
Пристало так,
открыв лари,
богатством
хвастаться морозу
своим,
когда он перед нами
укажет,
шапку заломив,
как сизых
столбиков дымы
восходят тихо
над домами.
* * *
Витая там – над городом,
знал: двери отворят, –
пришед сюда, – коль скоро он
и есть тот снегопад,
который чтобы падать
над нами вознесен –
от неба до лопаты
звучи хрустальный звон!
Вся жизненность снежинок,
все чудо скрыто в нем…
Уму не постижимо
что он и мы – втроем.
На шапочке на вашей
и на лучах ресниц
от каждой от упавшей
свечение зарниц.
О, музыка снижения
снежинок – полонит!
О, миг прикосновения
зардевшихся ланит!
* * *
Какие белые снега…
Какие снеги!
По мановенью чьей руки
они
легли пимам
надолго сохранить
тропинок свежих
тесаные слеги?!
По ним
осенний лес с разбега
влетел в тулуп,
расшитый снегом!
* * *
Снега за городом и в нем.
Деревьев черная когорта.
Но очертанье веток стерто
зимы небрежным рукавом.
Растущие кругом сугробы
расположились не на день, –
подъезда скользкая ступень
напоминает нам особо…
Но я смотрю: на мостовых
по самый желтый клювик – в саже,
тепла не чувствуя пропажи,
на ножках тоненьких своих
роскошествуют там – у корки,
горланя песни, воробьи.
Внутри у холод свербит
от их шальной скороговорки.
Поживы вам, мои друзья!
И воробьиной вам удачи!
Не каждый может быть доскачет
до песен первого ручья.
Но вниз срываясь и кружа,
в мороз, под белыми снегами
не зря зимует вместе с вами
живая города душа!
МУЗЫКА ЗИМНЕГО ЛЕСА
Алексею Зайцеву
Вчера я слушал
Солнечную музыку
Зимнего леса.
Ветви, выкрашенные снегом, –
Белые клавиши;
Ветви, выкрашенные ветром, –
Черные клавиши…
Я видел
Как чьи-то чуткие пальцы
Перебирали клавиши
Этого органа.
Звуки поднимались
К синему куполу,
Их издавали трубы
Бесчисленного количества стволов.
Я слушал и радовался тому,
Что зал,
В котором звучала музыка,
Беспредельно огромен.
Настолько огромен,
Что музыка
Не могла быть слышна
Лишь мне одному.
* * *
Нагнали страху холода.
Трещат промерзшие деревья…
Мороз во власти нетерпенья
с фантазией не совладав,
наносит дивные рисунки
листвы далеких знойных стран
с подрамников оконных рам
видны им улицы и переулки,
видны недвижные сугробы,
движенье пара изо рта,
и звук разбившегося льда
их волновал. И не могло бы
иначе быть. Заворожил он –
наш Север полднем голубым
и, очарованные им,
с нездешней негою прожилок
те стебли хрупкие свои
они навстречу поднимали
и, распустившись, застывали
от обжигающей струи.
* * *
Глаза слепит. С ног валит ветер
И трудно дышится… и снег…
На этом белом – черном свете
Стирает с хохотом твой след,
Гробами горбятся сугробы
Над свежей снежностью могил
О смерти, – стонет вьюга, – чтобы
Как о пощаде запросил.
И безответно слева, справа –
Со снежных призрачных стогов
Чу… колокольчики… забава,
В пути замерзших ямщиков.
* * *
Как странно море выглядит зимой,
когда оно, затянутое льдами,
и где-то там под нашими ногами
нас не волнует темной глубиной.
Немотствует дыхание стихии.
Молчат валы, покоясь на песках,
русалки с песней тихой на устах
расчесывают гривы им седые.
Да это так – они их завлекли,
мужей суровых в тихую обитель.
Звучало сладко: «Милые, усните.
Пусть вам не будет дела до земли».
Но та, что их однажды расколдует
и от своих соперниц уведет,
из леса выйдет, к морю подойдет
и чары снимет жарким поцелуем.
Тогда валы, ослепнув, закипят,
в рост исполинский встанут и как звери
за ней вослед пойдут на этот берег
к ногам ее упасть за рядом ряд.
* * *
И серый день, и хлопья с неба,
молчанье леса за спиной,
и бледный месяц молодой
едва проглядывает слева.
Мы здесь случайно. Тем острее
отметил взор неторопливый:
там в заснеженности залива
шнурок фарватера чернеет,
вот серой чайки два крыла –
над самой черною полоской,
над гранью льдов, над гранью плоской
без крика медленно плыла;
суда рыбацкие у стенки –
на мачтах белые валки –
и борт, на коем две доски, –
был не высокую ступенькой,
и пароходик завалящий,
прижатый берегом к себе,
с той шапкой снега на трубе,
веселым дымом не дышащей.
БЕЛЫЙ ДЕНЬ
Борису Михайлову
Воздух холоден. Воздух недвижен –
Синеватой подернут слюдой.
Утопая в снегу до лодыжек,
Зябнет куст, а поодаль другой
Омертвело. Подобьем коралла –
Иглы инея – ломкий налет.
Жизнь ветвей все же тлела помалу
Из метели в метель напролет.
Черноту их графических линий
Обескровил Декабрь-снегодей.
Разве в этом он только повинен –
Сотворитель и бед, и затей.
Вдруг пронзительно - нежно, зовуще
Птичий посвист… опять и опять…
До души дотянулся из кущи
И намерен в ней торжествовать.
Белый день! Без единой помарки, –
И за то еще благодарю,
Что из тюбика выдавил жаркой –
Алой краски на грудь снегирю.
* * *
На раскрытых ладонях моих
Две прозрачные кали воды –
Одинокие капли беды
С отраженьем небес голубых.
Я не помнил седин декабря,
Что холодное солнце горит,
Что щебечут весь день снегири,
Меж собой о зиме говоря.
И две капли, – проснувшийся снег
Открывали глаза удивленно –
Мир готовы увидеть зеленым,
На короткий не сетуя век.
В них еще не проснулся испуг.
Как горька опрометчивость эта:
Я сживаю две капли со света –
Обмануло тепло моих рук…
* * *
У Дед Мороза много дел:
тому дай счастья и другому
в кульке отдельном и весомом,
какой бы каждый захотел
иметь и знать, что при себе.
Пусть не надолго, пусть на годик
не надо думать о погоде –
об ней – изменчивой судьбе.
С того и очередь, толпа,
иной… без очереди, снова…
Когда у Деда у седого
рука дарящая слепа,
зачем давиться?.. Лучше мы
рядить не будем и гадать;
давайте, Даша, лучше ждать
хотя бы стоящей зимы!
* * *
Рассеянно взглянул в окно –
о, чудо:
отбеленное полотно
повсюду.
А на суках большой сосны –
уж прочно:
над белизной вознесены –
те ж клочья.
Ушанка белая, насупив пень, –
торчала,
и зябко куталась сирень –
в свой полушалок.
И тех же белых два пятна –
сорока…
И мы стареем, старина, –
до срока.
Но без бодрячества, мой друг, –
приемлем
прекрасно-белое вокруг –
всю землю.
* * *
Снега, снега!
Снегов изнеженность,
пух лебединого крыла –
над индевеющей Сегежею
зимы лебедушка плыла.
А зелень елей
дышит свежестью,
мороз захватывает дух,
и сучья темные – валежины
на холод жалуются вслух.
Скольженье лыж
и снега корочка –
так ослепляюще горит,
и сегежаночка-снегурочка
нам машет варежкой с горы.
* * *
Напившись чаю, встать на лыжи,
приладить палки набегу
и утопить толчком в снегу
два отпечатка. Сразу ближе
стать к индевеющему лесу,
глотая воздух, захмелеть
и как Емеля повелеть:
«Пусть ноги сами в гору лезут!»
И вниз спускаться по лыжне,
сверкнувшей корочкою наста,
и останавливаться часто,
припав лопатками к сосне,
и вновь лететь, и различать
призыв охотничьего рога,
и падать в легкий пух сугроба,
и все на свете забывать!