Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
* * *
Я окунул перо в чернила.
На кончике пылинка.
Снял.
Рука к бумаге.
Но не знал
еще я слова,
что бродило
во мне, отыскивая путь,
чтоб за собой
призвать наружу
тьму закорючек,
полукружий
в строку.
И рифмою проткнуть.
Рука повисла.
Вот упав,
находит точечку
опоры:
и слово то,
и то – которым
закончу,
душу опростав.
* * *
Январь. Какое-то число.
Мороз показывает зубы.
Кровавит солнца алый бубен
Адмиралтейское стило.
Стрелой по Невской першпективе,
Носы уткнувши в соболя,
Летят, летят фельдъегеря,
Пакеты спрятав особливо.
Указы тайные царя
Храпящие уносят кони,
Под крик тревожный – крик вороний
Все колокольчики гремят;
Спешат, спешат противо смуты,
Дабы найти и – покарать.
На то и царская печать,
Чтоб рябью верст настигло утро…
И была странной эта близь
К словам его беспечной песни:
«Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный –
Пора, красавица, проснись…»
* * *
От Бога ждать божественные звуки –
пустою будет нотная тетрадь…
Так опусти протянутые руки,
иную небо дарит благодать.
Дарует шаткость мчащихся вагонов
и серость крыш промокших деревень;
до ломоты, – глоток воды, до стона, –
замшелый сруб колодца в жаркий день.
То серебра восточную чеканку
на паутине в утреннем лесу,
то тишину глухого полустанка,
то грохот ливня в летнюю грозу.
Дарует радость полного стакана,
горящих дров в печи веселый треск…
И «Не люблю!» – повисшее так странно
дамокловым мечом среди небес.
…Спасибо Небу!
Все-таки дарует
оно вот эти мокрые цветы,
тропу вот эту –
скользкую, крутую –
дарует Мир и тяжесть Маяты.
* * *
Мысль изреченная…
Тютчев
Что за странная прихоть брать слово
и рассматривать долго на свет.
До тех пор, пока первооснова
сокровенных не явит примет,
от которых в озноб тебя бросит,
отодвинутся сон и еда,
и небес животворная просинь
для тебя потускнеет тогда…
Что за вольность то слово в тисочках
надфелечком с насечкой стальной
до высоко намеченной точки
доводить осторожно рукой,
распаляясь в слесарной работе,
подгонять слово к слову впритык –
сопрягать, подбирая из сотен
благородных и прощелыг.
И на гребне волны упоенья
только ею – работой самой,
лишь подумать, что стихотворенье
в чью-то душу войдет на постой,
если выпадет фарт на такую.
Боль чужой – и близка и остра, –
с ней стеная, и с нею ликуя,
коль оставит, побыть до утра.
О, наивность и жалкость соблазна,
о, юродство желаний твоих:
упоения топь – непролазна
как и топь намерений благих.
Так зачем во хмелю той отваги,
каждый раз оставаясь ни с чем,
в жизни ли, или вот – на бумаге?..
Видит Бог, я не знаю зачем.
Дым святого восторга осядет.
В день базарный цена ему грош.
Снова стыд настигает, как сзади
под лопатку вползающий нож.
* * *
Нет низких слов,
нет низменных созвучий.
Слова прекрасны все!
Они по сути
хранят тепло другой души,
тот прутик,
тростиночку,
что реет над сыпучим
песком веков:
отчаянья любви, ее надежды,
и распрей рас кровавость –
чаще, реже –
святую легкость
вымысла невежды…
И только пошлость мысли, –
та готова
кастрировать
живую сущность слова.
* * *
Меня автобус уносил.
Он, как и я,
спешил на Ладогу,
где сосны,
пахнущие ладаном,
несли безоблачную синь.
Где кроме сини
белый-белый
они несли
январский снег…
Где все же
грусти не избег
тогда…
Когда
легко мне пелось.
* * *
Художник, в недовольствии собой
Брюзжишь, кляня погоду, нездоровье,
Бессонницу, что стражей в изголовьи
Плечом оттерла призрачный покой.
Ты человек. Тебе без анальгина
Не обойтись:
«Как голова трещит…
Какие-то паршивые прыщи…
А в зеркале!.. Ну что за образина?!.»
Опять твое проклятие труда:
«Не то, не то, черт побери, не то!..»
И на молчанье страшной немотой
Ты обречен, казалось, навсегда.
Но к озареньям страсть тебя вела.
Миг приходил – высокого блаженства, –
И утоленьем жажды совершенства
Стиралась боль с прекрасного чела.
* * *
Шум дождя, навевающий сон,
достает сквозь оконную раму.
За стеклом – видно мне – как и сам он
в ту же сладкую зыбь погружен.
Слышу шепчет обрывки спросонок
тихоструйной своей колыбельной
над травой, над сосной корабельной,
над прудом, где зевнул карасенок;
над припухшей кротовой норой,
над пустынной тропой муравьиной
…слово замерло на половине
и рука выпускает перо.
* * *
Так из чего рождаются стихи?!.
О, редкий сплав
восторга и страданья!
И как же тщетна ставка на старанье
сердец к сердечным болестям глухих…
Иду по полю. Бесконечна ширь…
Да, да. В конечном счете дело в боли:
ведь в сердце хочет разместиться поле,
но проникает с полем целый мир…
И в венах бьются пульса кулаки,
и если сердце умереть не смело, –
верша глазами начатое дело, –
осталось жить –
для этой вот строки.
* * *
Я видел
как твое перо
овал нарисовало нежный:
под полу сомкнутые
вежды
тень от ресниц
легла черно,
и под опущенные
веки
Легла задумчивость
навеки –
твоя,
но может завтра
человеки
смешком нечаянно
задушат
все то,
что высказалось тушью.
ПОДРАЖАНИЕ
Как щедро солнце с высоты –
к ногам
роняло…
И стык меж пятен золотых –
из
драгметалла.
В пыльце алмазной лист, как бы –
из
термостата…
Тех капелек – крутые лбы –
все
в полкарата.
Горит серебряный клинок –
осоки
чистой,
под ней болотины окно –
из
аметиста.
Смотри! Как нежит мох густой –
шкатулки
бархат –
жемчужин нить – одна к одной –
ярмо
подарка.
Не паутина по кустам, –
дымят
топазы!
Все это, милая, к стопам
твоим…
Все разом!
* * *
Я по твоим следам
пошел,
чтобы в конце концов
торопко
уйти
от вытоптанной тропки
и отыскать
иной глагол –
иные запахи и звуки.
Лишь это
может стать порукой –
увидеть
в радостном испуге:
твоя высокая звезда
близка ко мне,
как никогда.
* * *
Творить – и значит искушать
судьбу, мелодию и слово –
зело его первооснову,
любя, невольно потрясать.
Чем отдаленнее успех –
слабей объятие надежды.
Но обнаглей и, делом грешным,
как с крыши сбрасывают снег…
Хоть может быть, один погост
остаток рвенья упокоит,
зато узнал ты что такое
Искуса сладостный вопрос.
Но коль останешься ты цел,
дождешься лучика удачи,
тогда поймешь что и тем паче
ты жить иначе не хотел.