Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
7. Строгие гекзаметры
Начальник
сквозь подчиненного
грозно взирает –
читает проступок
он на стене
по складам…
Для обычной защиты
за пазухой камень носил.
Пришел долгожданный момент
применения оного.
Досталось ноге – уж так получилось –
и здорово,
хотя не в чужую, –
а на свою угодил.
Где-то
на самой окраине нашего света
лампочка перегорела
на двадцать свечей.
Паники не было.
Просто, кто побойчей,
с обеда домой отпросившись,
жадно листали газеты.
* * *
Этот дядя хмурит не в меру
Непролазные брови свои…
Эх! Какие бы в них соловьи
О любви создавали химеры!
С губ улыбку усильем свалив:
Непристойно – смеющийся взрослый…
Он уходит. Рассмейся хоть после,
Настроений своих инвалид.
* * *
Изюминки,
крупинки соли
вы, к сожаленью,
лишены.
Ах, в этом нет
ни чьей вины,
что существует
круглый нолик.
Своим искусством
костоправа
в дыму параграфов
и правил
вам не найти сейчас
управы
на вихры
странных исключений,
хоть и задумались
в почтеньи.
* * *
Актеру фокус не удался…
Когда готовил монолог
там за кулисами, подлог
он ощутить в себе боялся.
Вот вышел. Руки он развел,
послушный шепоту суфлера,
и, роль свою, беря измором,
тащил к концу ее как вол.
И фальшь ползла под потолком,
и жест фальшивый проникал
в прилично слушающий зал,
но не простивший уж потом.
Не знал куда себя девать,
хотел сквозь землю провалиться:
ведь шел в героя воплотиться,
ведь шел на сцену умирать!
Что зрителю?..
плевать на печень,
на склоки там
в твоей семье…
Ведь ты герой –
ты луч во тьме,
на зал направленный…
крыть нечем.
* * *
Когда фехтует остроум,
он за словцом в карман не лезет
и выпады веселых лезвий
пронзают цель не наобум;
играет силой гиревик,
под куполом канатоходец пляшет,
и блеск его башмачных бляшек
к глазам раскрытым – напрямик;
легко он кажет чудеса,
как фокусник, набивший руку,
и нескрываемым испугом
горят противника глаза;
он выволакивает на свет,
на смех унылое голье…
И вот оружие свое
он прячет, обтирая наспех.
* * *
«Вино хвалити или хулити – не знаю,
Яко в оном и ползу и вред созерцаю…»
Симеон Полоцкий
Давно угрозу остракизма
Предчувствует худая выя
Не безизвестного всем Змия
С зеленоцветным организмом.
Он из бутылок, озираясь,
К ханжам смущенно выходил,
И каждый раз он их просил:
«Попробуйте, не надираясь…
Самой морали вопреки,
С порцайкой новой не спешите,
А то сидели – вдруг лежите,
Не развязавши языки».
Любовь к вину – иного толка:
Когда касается сердец
Веселый Бахус – тот мудрец
С душой беспечною ребенка,
Нежданной шуткой наградив
Уста медовые соседа,
И тут же – искорка ответа –
Восторгом лица озарив!
* * *
Я говорил, что будет ведро.
Не угадал.
И маху дал
не тем,
что пальцем не попал,
а тем,
что целился уж бодро.
* * *
Шел и шел без пиджака.
Уж смеркается, прохладно.
Но по-прежнему не складно
врет какая-то нога.
Наконец встречаю столб:
три дороги на пути.
Ясно: гибель впереди.
На одной ли? Ну-ка стоп.
Под кустами лягу здесь же
у судьбы своей на грани.
Может быть, просплюсь и станет
на одну дорогу меньше.
ШАЙКИ-ВЕНИКИ
Сошлись в парной
полковник да полковник
и, вроде, надо бы,
друг другу козырнуть,
но шайки-веники…
туман стоит по грудь,
да и в чинах,
как будто, оба ровни.
Один на завтра – бац! –
он – генерал
и узнает:
полковник под началом.
Он приказал
позвать его сначала,
затем ему
рога он обломал.
Полковник бледный
вышел. Он не знал
за что его
их новый генерал
так распекал
и в гневе посылал,
куда Макар
телят-то не гонял.
Мораль: ложась
к жене под одеяло,
в каком бы ни был
чине, убедись,
что говоришь ты,
собственно за жисть
с женой, а не
с бригадным генералом.
* * *
Хранил мечту
за кучей всяких дел.
Та ночь пришла,
он тер глаза спросонок.
А у постели
Золотой Теленок,
отдать которого
Корейко не хотел.
* * *
У попа была собака, –
говорят, – любил.
Съела пару фунтов мяса –
он не похвалил.
В результате вырос холмик,
крестик белый врос…
Как попу теперь без мяса? –
возникал вопрос.
Мясо можно бы купит
и… собаку тоже.
Только если та до мяса
будет лезть из кожи…
Снова выроет могилку –
упокойся пес,
так попу и не ответив
на мясной вопрос.
У ЗЕЛЕНЫХ ЛАРЬКОВ
У зеленых ларьков –
где, когда оно есть –
за двугривенный
отпускается в очередь
желтое пиво
и белая пена,
недолитые в очень
объемные крепкие кружки
для того,
чтобы встав в стороне,
не мешая, конечно, прохожим
(от ларьков не советую вам
далеко отлучаться,
дабы дама, что грустно и грозно
следит за теченьем
недостаточно резвой струи,
но достаточно бледной и жидкой,
не подумала будто бы вы от того
отошли,
что, являясь сюда, прихватили посуду из дому).
И теперь,
не мешая,
как ранее сказано было,
прохожим,
вы не только глазами
найдете себе собеседника –
у зеленых ларьков,
где всегда разговоры
полны откровений,
кто-нибудь ненароком
окажется вдребезги пьян.
* * *
Там в Африке, где жен полсотни штук
у мало-мальски видного вожденка,
где быстро сохнут мокрые пеленки,
где смысла нет в ношеньи даже брюк –
там просто все. Бубни себе под нос,
без тапочек танцуя под там-тамы…
Не лезут нагло с портфелями замы
тебя пустить со службы под откос…
Вот это жизнь! Вот это дебит-кредит!
Куснёшь банан – и с песнями на пляж.
Или с попойки джунглями домой
идешь и громко мыслишь на досуге,
ведь не дикарь – и ты подвержен муке:
с какой поспать сегодня бы женой?..
Туда! Туда! Пустите! Облапошив
князька любого, с лестницы спущу
и к вам в Европу голым запущу,
а сам царёнком стану,
но хорошим.
* * *
Старались гуси –
Рим таки спасли.
Исполнен долг
и… марш!
На сковородки.
«Не гоготать!
Ну, ты, там по середке,
небось, другие
тоже бы смогли».
* * *
Стройная дева
в купальнике модном хрупкой стопою
пробует море:
насколько пригодно оно для купанья.
Плавать она не умеет,
но делает три приседанья:
«Что-то прохладно.
Лучше я просто из моря немного умоюсь».
* * *
Сладкие грезы книга сулит.
Я чувства свои погружаю
в труд сотне страничный
ловца человеческих душ.
Но, видимо, как ни печально,
сердечный мой слух неуклюж –
я в более сладких,
внушенных Морфеем, витаю.