Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
* * *
Не долго целят
в пенье глухаря…
В любовной страсти
лезут на рожон.
Он жизнью был
настолько ослеплен,
что перепел
звучание огня
из двух стволов.
О, как он продолжал!
Весь в гимне ЕЙ,
собой не дорожа,
дрожа, он шел
по лезвию ножа…
Но я стрелял
без промахов тогда,
ища пощады
у тебя, Тайга.
* * *
Не убежать…
и с грустью принимая
скользящих дней
бесплодную муру,
вдруг подойду
к обрывистому краю,
чтобы опять
увидеть Таймуру,
себя увидеть
в прыгающей лодке;
зажатый руль
в руке
мне передаст
упругость струй
и ритм мотора четкий
ревущий не заглушит
перекат.
И посреди кипящей
Таймуры
скалы увижу
вознесенный бивень,
как в грудь его,
вставая на дыбы,
валы с шипеньем
били,
били,
били.
…Не убежать.
И с грустью принимая
скользящих дней
бесплодную муру,
вдруг подойду
к обрывистому краю,
чтобы летящую
увидеть Таймуру.
* * *
Вновь о тебе
задумался вчера.
В дому твоем
не пахнет сытым
счастьем.
Все видят то,
как ты взахлеб
живешь,
не ведая
как замкнуто
страдаешь.
* * *
Как больно не прощаясь
прощаться с друзьями…
Прощаться навсегда
с еще живущими,
потому что мы уходим
от тех,
какими мы были,
вернее,
какими нас любили,
стараясь сохранить
верность прошлому.
А наши друзья,
уходя от прежних себя –
уходят от нас…
Но вдруг
наша верность
только кажущаяся
и мы тоже уходим
от прежних себя, –
делая шаг
в сторону от наших друзей?..
…Как больно прощаться
с друзьями.
* * *
Был постоялый двор –
битком.
Приткнуться некуда
и надо
скамьей окраинного
сада
начать
знакомство с городком.
Кулак под голову –
и в сон.
Забором в небо
вознесён,
подскажет утренний резон:
что месяц
на небе потух –
доброжелательный
петух.
* * *
Памяти Бориса Викторович Шергина
Нет. То не лодки
плыли к берегу,
а море,
после стольких дней,
в своих ладонях
бабам Севера
дарило
выживших мужей.
* * *
Я получил письмо вчера.
В нем мама
пишет мне про вирус…
Мол, осень снова…
грязь и сырость…
Что мне домой
давно пора,
что холода…
нельзя без шапки…
чтоб ел,
а то «худее палки»…
И я стараюсь без помарки:
«Да, да, конечно.
Скоро буду…»
…Вот на билет
деньжат добуду.
ВОДОПАД
С каким родился камнепадом,
заговоривши невпопад?!
Когда начался тот распад,
предшествовавший водопаду?!
Он Лаоконовой змеей,
чешуйками играя тускло…
Вдруг уложил в крутое русло
негодование землей:
ее законами порядка,
досель царившей тишины,
как непочтительно им ны –
не вырвана закладка;
и, скомкав жухлые страницы,
под белой пеной утопил.
Заклепкам каменных удил
и тем теперь не сохраниться.
Он нависал и грохотал
над глохнущим окрест молчаньем,
и грозно поводил очами,
срываясь бешено со скал.
* * *
К К К
Да, это было
на набережной Мойки.
«Сейчас мы их найдем, –
говорил ты. –
Их можно найти только здесь».
И мы бегали
из одного магазинчика
в другой,
такой же полуподвальный.
Ты возбужденно
хлопал дверьми.
«Сейчас мы их найдем!»
Мы их нашли.
Шли молча, курили
и щурились от весеннего
солнца.
Я нес, как букет,
кулек,
наполненный алыми лепестками
раковых клешен.
Ты любил этот пивной ларек.
Мы встали в очередь
с шоферами,
нетерпеливо оглядывающимися
на свои помятые самосвалы;
со строительными рабочими,
у которых шершавые руки
от едкого раствора.
Пятна раствора
на их комбинезонах.
Они вон с того
строящегося дома.
Нам видно,
как подсобницы с той стройки
укоризненно покачивают головами,
глядя на них.
А им надо выпить
по кружке пива
после вчерашнего.
Мы стоим
в этой гудящей очереди,
и ты читаешь мне
из конченной тобою
прошедшей ночью поэмы.
Стоящие рядом,
казалось, не обращают на нас
внимания,
но они слышат
твой голос.
Мы отходим
со своими кружками
в сторону –
к парапету реки,
за которым
по-весеннему
замусоренный окурками
лед.
Какой-то шофер рядом –
на пальце левой руки его
болтается цепочка
с ключом зажигания –
морщится,
сделав несколько глотков,
и упирается взглядом
в наш кулек.
Ты перехватываешь
его взгляд,
достаешь из кулька рака,
и, как розу, даришь ему.
Ты поднимаешь кружку,
рассматриваешь на свет,
сдуваешь пену
и твоя янтарная борода
сливается
с гранёным янтарём кружки.
Глаза твои улыбаются,
словно они причастны
к чуду
этого апрельского дня.
…Я смотрю на тебя
и ОНА
начинает казаться мне
достойной того,
чтобы ЕЙ была посвящена
твоя поэма.
* * *
Возвратится на круги своя –
в сердце наше еще возвратится
и Тургеневская страница
из ушедшего бытия,
и тяжелый июльский жар
с песней жаворонка в небеси,
как он падал с высот без сил,
проклиная свой божий дар.
Обернется еще и Волга
тихой пристанькою Оля,
и останется от корабля
перламутровая заколка;
дебаркадер с густою тенью
деревянных тумб на воде…
Эти звёзды горят в темноте,
преисполненные значенья:
наша память, штрихи храня,
коль не вышли еще из круга,
даже предавшего нас друга
возвернет на круги своя.
ТРАКАЙСКИЙ ЗАМОК
Тракайский замок высится в ночи
среди озер. Молчат глухие стены.
Не слышен кашель караульной смены,
в тени бойниц не звякают мечи.
Сердца окрестных сел ожесточив,
внушавший им когда-то дух измены, –
молчит. Молчат и те, что убиенны –
от их темниц потеряны ключи.
Но, чу!.. со скрипом опустился мост,
в плаще крестовом рыцарь выезжает,
и, как с былых походов повелось,
молитвой памяти своей не докучает.
Но взор бежит – все выше по стене –
на огонек в решетчатом окне.
А НЫНЧЕ ВОТ…
Который год мне
по весне
не убежать
от стен больницы.
Палата. Капельница.
Не
до шалостей
отроковицы:
не до черёмуховых
чар
пахучего
её убранства
и сладкозвучие ключа
в распахе двери
Ренессанса…
Который год…
А нынче вот…
За что? Не знаю,
но подарены
от царственных ее щедрот
тугих, набухших
почек марево;
ночей светлеющих
туман,
объемность облаков
под утро,
как будто небо –
карта стран
меняющихся
поминутно;
дождей шатанье
вкривь и вкось,
сапожничьи
травинок шильца
и шильца озими –
поврозь –
успевшие
озелениться;
растрёпой лес.
И сирый прах –
не сгнившая листва,
опальная.
И комья глины –
на лаптях
вон тех кустов –
патриархальная;
средь прошлогоднего
хламья
лодчонкой утлою,
ледащею
вдруг примерещится
скамья
с влюблённых
парочкой сидящею.
Прекрасны
замыслы весны:
убрать, очистить,
сдуть, проветрить;
ветвям, стволам
пустить длины
в наставку
лишний сантиметрик!
И сам не свой я,
как впервой,
вдруг засмотрюсь
на опушь вербную,
заслушаюсь
ручьев гульбой:
как с пьяну
речь свою коверкают…
Вольно покинувшему
скит,
парить
над кознями кондрашки…
Но строгий дятел
мне кричит:
«Эй!..
Постучи по деревяшке!»
* * *
Гори, звезда, гори, моя звезда!
Мерцай и дни и ночи надо мною:
И в час, когда я может быть не стою,
Чтоб мне твоя сияла высота,
И в час, когда я радуюсь весне,
Улыбке чьей-то, чьей-нибудь удаче;
Когда навзрыд со мною рядом плачут
И вместе с ними плачется и мне.
Да… опустеть дано любому дому.
Придет мой час – не станет и меня,
Но ты, прошу, ты не гаси огня –
Ты посвети кому-нибудь другому.