Стихи и проза |
|
повесть
(окончание)
глава двадцать шестая
УЛИЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ
Тётя Лида Волокушина занималась своими прямыми обязанностями. Метлой хорошего качества она мела Процедурную улицу.
Дворничиха из соседнего дома тоже занималась своими непосредственными обязанностями. Она усердно подметала проулок, который был перпендикулярен Процедурной улице.
Рано или поздно две метлы должны были скреститься. Вернее, сойтись, так как обе дворничихи продвигались друг другу навстречу под прямым углом.
Наконец мётлы сошлись. Позади была большая проделанная работа, и потому можно было чуток передохнуть.
- У тебя как там? Отребья-то много? – распрямляясь, спросила тётя Лида напарницу. «Отребьем» они называли уличный мусор.
- У-у, милая, хватает! Чего-чего, а такого добра у нас, сама знаешь…
- И когда это кончится? Я вот всё людям удивляюся. И в институты-то бегают, и в техникумы-то бегают, и на курсы на всякие бегают. Иной, глядишь, сразу в два института бегает. Когда жить-то поспевает – непонятно.
- Какая у них жизнь? – со вздохом сказала Волокушина.
- Нет у них жизни. Согласна. Так за то ты хоть окультурся! Раз ты бегаешь по учебным заведениям. Культурным стань! Не бросай ты коробку из-под новых сапогов посреди улицы!
- Где уж там. Бросит и не перекрестится.
- Верно. А радио-то, а телевизор-то! С утра до ночи долдонят: «Уважайте чужой труд, уважайте чужой труд…»
- Где там! Слушают и чаями запивают. Шибко занятые. Они ведь как считают: «Им плотят». То есть нам с тобой. Мол, зарплату мы получаем. Так ведь не в деньгах дело! Вот, скажем, у меня в доме живёт такой архитектор. Фамилия у него Тоненький…
- Господи! – со смехом всплеснула руками тётя Лида. – Надо же с такой фамилией по свету разгуливать! Ведь до смерти могут засмеять.
- Ничего, живёт, - продолжала напарница. – Люди говорят, хороший архитектор. Головастый такой. Так не об этом я, слушай.
- Да я слушаю, говори.
- Вот, скажем, придумает он дом. Он эти дома сочиняет.
- Как это: дома сочиняет? – не сразу поняла тётя Лида.
- Так и сочиняет. Потому что архитектор. На то у него образование получено. Ну вот. Придумал он. Хорошо придумал, головасто. Заплатили ему за придумку. Премию, какую полагается, дали. А дом взяли и не построили. Обидно ему будет или не обидно?
- Ты уж скажешь: не построили… Такого и быть не может.
- Да я не об том. Обидно ему будет или не обидно? Архитектору-то?..
- Куда там! С такого-то не осерчать…
- То-то и оно. Вот и я говорю: не в зарплате одной дело.
- Верно. Только я вот ещё что хочу сказать, - сказала тётя Лида. – А ведь и наш брат дворник – ой, не без ленцы!
- Это ты о чём?
- Третий магазин, знаешь? Не наш с тобой участок, верно. Так у того магазина ни одной урны! Другой раз гляжу: иной из таких, который в трёх институтах, в третьем, видать, чуток окультурился, бегает вокруг магазина с папироской в руках. В магазин ему надо, а бросить окурок под ноги – совесть не даёт. Вот он, родимый, носится, как ужаленный. Урну ищет.
- Может, им урны не выписали, а потому и не завезли…
- Не выписали… не завезли… Скажем, ты или я чтобы стали делать?..
Мы бы притащили бы урну с улицы, где не так много народу толпится. Да и поставили бы куда следует. Вот как бы мы сделали! Человека окультуренного тоже уважать надо…
- И то верно. Мусор на улице – ещё не велика беда. Это мы, худо-бедно, уберём. С нас спросят. А вот когда в квартире заведут грязь непролазную – вот это горюшко…
Разговор ушёл в сторону, и тётя Лида слушала напарницу без особого интереса. Она смотрела на неё с усмешкой и думала про себя: «Полно тебе, голубушка, про грязные-то квартиры песни распевать. Много ли теперь таких сыщешь? Да и твоё ли это дело в чужие квартиры соваться?..»
- А ещё того хуже, - продолжала напарница, - это когда в доме бузотёр заведётся. Вроде твоего Прутикова.
- Что он клоп какой, чтоб заводиться?.. – недовольно произнесла Волокушина. – И чего тебе мой Прутиков дался?
Перед чужими тётя Лида горой вставала за своих.
- Ну, как же?! Мужик-то бузотёристый, с перцем.
- Сама ты с перцем. Жена к нему вернулась…
- Поди ж ты?! – воскликнула напарница. – С дочкой?
- А то! Куда дочку-то девать?
- Могла у бабки оставить.
- Зачем у бабки? Незачем… - с раздражением в голосе сказала тётя Лида.
Напарница, чувствуя, что разговор начал расклеиваться, замолчала.
- А сам-то как? – спросила не скоро.
- Переменился весь. Уж не знаю, - отвечала тётя Лида, - хорошо ли, плохо ли всё это. Может, заболел чем?..
- Может, и заболел.
Волокушиной не понравилась лёгкость, с которой согласилось напарница.
- А, может, о жизни много стал думать… - сердито сказала тётя Лида. – Через это и перемениться можно.
- Может, и так.
- Ну что? – вздохнула тётя Лида. – Пора отребье собирать да уносить.
- Уж пора, - подхватила напарница.
Дворничихи взялись за совки.
Закрывая один из баков, тётя Лида вдруг окликнула напарницу:
- Ань, поди сюда! Смотри чего я нашла.
- Ну чего ты там нашла?
- Да ты смотри, смотри!
- Бумажка – она и есть бумажка. Мусор, одним словом.
- Да ты читай, дурёха! Читай чего написано. Видишь? «Пригласительный билет. Уважаемый товарищ Прутиков… «Уважаемый…», - слыхала. На выставку каких-то приборов приглашают. Это моего-то Прутикова… Видала!?.
- Ну.
- А ты – бузотё-ёр…
- Вот ты-то дурёха и есть, - вдруг с оживлением спохватилась напарница. – Его люди умные пригласили, а он этот билет на помойку!
- Да смотри число! Видишь: числа стоят! Ведь билет вон когда выкинуть могли. Ты на числа-то глаза разуй! А сегодня какое?.. Поняла?! Ведь это когда была выставка. Он сходил, а потом, за ненадобностью, выкинул. Что ж их – эти билеты солить или на стенку вешать?! Мол, какие мы: на выставки ходим, - горячо говорила тётя Лида. – И ведь, смотри, не выкинул на панель, а в ведре с мусором принёс. Уразумела? Недотёпа та, Анька, ой недотёпа… А ещё споришь…
- Здравствуйте, Лидия Петровна.
Волокушина обернулась. Увидела Почемукина с Портосом. Лицо тёти Лиды вдруг подобрело, улыбнулось.
- День добрый, Глеб Тихоныч. Никак сторожа прогуливать вывели?
- Вот вышли, - ответил Почемукин.
- Сами-то как? Здоровы?
- Вашими молитвами…
- А пёс как?
- Что-то с лапой передней.
- К ветеринару надо, раз лапа…
- Надо, Лидия Петровна, да пока недосуг.
Почемукин с ковыляющим Портосом проследовали своей дорогой.
- Гляжу я на тебя, Лидия, и замечаю, - хитро щурясь, сказала напарница Волокушиной. – Как увидишь этого, который с собакою шляется, так ты светишься, ну, будто блин масляный…
- Дурёха ты, дурёха… - Волокушина посмотрела в лицо напарнице жалеющим взглядом. – Не понять тебе того. Ведь я его уважаю. Он, Глеб Тихоныч-то, большущим начальником работает, а царя из себя не строит. Он и поздоровается первый. Как с женщиной. И замечаниев от него никогда не услышишь. Скромно себя ведёт. Как простой квартиросъёмщик. Поняла-то хоть что-нибудь?
- Поняла, поняла Лида, - неохотно согласилась напарнца.
- Ну, как там у тебя с отребьем-то?
- Вон, куча небольшая осталась.
- Я-то уж своё всё убрала. Давай тебе помогу. Всё тебе веселее, - сказала тётя Лида.
глава двадцать седьмая
ОЧЕРЕДНОЕ ЗАСЕДАНИЕ ДОМКОМа
- Тише, товарищи, - Захар Евсеевич постучал карандашиком по графину. Заседание только началось, и графин был полон по самое горло. – Выслушаем Ольгу Олеговну Кулебяко.
Ольга Олеговна вышла к столу.
- Ну что я могу сказать?.. – сказала она. – У меня горе, - Ольга Олеговна промокнула крохотным платочком навернувшиеся слёзы.
– Пропала моя Лялька… - договорил за Ольгу Олеговну кто-то с места.
- Опять двадцать пять!
- Да… представьте себе, - произнесла Кулебяко дрожащим голосом, - опять пропала моя славная белая кошечка…
- Хватит нам про кошечек слушать!
- Дайте человеку высказаться, - Захар Евсеевич привстал со своего председательского стула. – Кулебяко, продолжайте.
- Спасибо, Захар Евсеевич. В прошлый раз мне помогли мальчики. Такие славные братики. Школьники, - продолжала Ольга Олеговна. – Вы их знаете. Племянниковы. Андрюша и Витя.
- И Серёжа, - поправили с места.
- Простите, и Серёжа…
- Минуточку, Ольга Олеговна. Племянниковы здесь? – окликнул братьев Захар Евсеевич.
- Нет. Ни того, ни другого.
- Школьникам здесь не место. Здесь обсуждаются взрослые вопросы, - раздались голоса с мест.
- Странно. В прошлый раз они были. Впрочем совершенно верное замечание, - задумчиво произнёс Захар Евсеевич – И всё таки я полагаю, уважаемая Ольга Олеговна, что вам надо обратиться со своим вопросом к кому-нибудь из детей. Скажем, к тем же Племянниковым.
- Знаете, Захар Евсеевич, - возразила Кулебяко, - как-то неудобно снова затруднять мальчиков. Ведь они заняты учёбой. А вы сами знаете какая теперь в школах сложная программа. К тому же сейчас конец учебного года, горячая пора для всех учащихся…
- Ну, началось!..
- Неудобно… Неудобно у незнакомых людей деньги просить…
- А попросить детей, о таком одолжении, очень даже удобно. Хотя бы в воспитательных целях…
- Да им, балбесам этим, кошек гонять, - только бы не уроками заниматься!
- Нет, что не говорите, а насчёт сложности школьной программы Ольга Олеговна права. И насчёт горячей учебной поры – тоже.
- Да разве о том речь?!
- Захар Евсеевич, - перекрывая общий шум, громко и недовольно произнёс Глеб Тихонович Почемукин, - что мы опять уходим в сторону?!
- Да, да, - спохватился Захар Евсеевич. Он постучал карандашиком по графину. – Товарищи, тише! Значит, Ольга Олеговна, дорогая, вам ясно наше предложение? Повторяю: со своими вопросами обращайтесь к детям. А сейчас садитесь на место.
- Может, кто-нибудь из присутствующих мне поможет? – со слабой надеждой в голосе произнесла Ольга Олеговна.
- Я вам ещё раз говорю, - убаюкивающим голосом сказал Захар Евсеевич. – Присутствующие люди – люди занятые. К ним как раз и неудобно обращаться. Так что поймите и садитесь. А расстраиваться не надо.
На помощь Захару Евсеевичу пришёл Левон Акакиевич.
- Не надо слёзы, Ольга Олеговна, - сказал он. – К детям айда обращаться – они помогут! Не помогут, - я раз, два – помогу! Вот отпуск будет, время будет – помогу.
- Левон Акакиевич, дорогой, а когда у вас отпуск? – радостным шёпотом произнесла Ольга Олеговна с места, но никто её не расслышал.
- Тише, товарищи! Хризантема Витольдовна, прошу внимания, - потребовал Захар Евсеевич. – Переходим к более серьёзному вопросу. Попрошу присутствующих выслушать Лидию Петровну Волокушину.
- Я вот что хотела сказать, - сказала тётя Лида. – Из Тарарахиных кто-нибудь есть? Из шестьдесят седьмой квартиры?..
- Нет. Из Тарарахиных никого.
- Жаль, - сказала тётя Лида, - я бы поглядела в их бесстыжие глаза…
- Что такое, тётя Лида?
- В чём дело?
- Дело, собственно, в шкафе, - тётя Лида оглядела присутствующих. – Что сделали Тарарахины…
- Да. Что, тётя Лида?
- Купили новый шкаф, а старый, ещё довоенный, вынесли на лестницу. И ждут… Пока Волокушина наймёт грузчиков вынести его на помойку. Шкаф-то тяжёлый. Его и краном-то не поднимешь…
- Верно!
- Правильно, тётя Лида.
- Стоит шкаф. Действительно.
- А вы им говорили, Тарарахиным?
- Стала бы я здесь говорить, если бы там не говорила? Шкаф, - продолжала тётя Лида, - загромождает лестницу. Человеку с портфелем едва протиснуться, не то что мне с вёдрами. И мозолит глаза уже почти неделю…
- В другое-то время с руками бы оторвали… - заметил кто-то.
- А теперь такими шкафами швыряемся.
- На дрова бы его?
- При паровом-то отоплении?..
- Может, кто на дачу свезёт?
- На дачу… Слыхали же! Краном его не поднять.
- Это безобразие, товарищи, - сказал Захар Евсеевич. – Вот что, Волокушина, этим вопросом я займусь сам. Я с этими Тарарахиными поговорю. Лидия Петровна, у вас ещё что-нибудь есть?
- У меня всё. Я всё сказала.
- Всё, так всё, – с облегчением произнёс кто-то.
- Пора, Захар Евсеевич, расходиться.
- Минуточку, товарищи. А прискорбные факты?..
Все замерли в ожидании известий об очередных прискорбных фактах. Но лицо Захара Евсеевича почему-то улыбалось.
- Это я так, пошутил, - сказал он, продолжая улыбаться. Все вы знаете Гурия Михайловича Прутикова…
- Да, кстати, где он? Что с ним?
-Что-то давно его не слышно, - с удивлением заговорили присутствующие.
- Прутиков изменился к лучшему и продолжает жить в нашем доме, - с удовлетворением в голосе сказал Захар Евсеевич. – К нему, между прочим, вернулась и семья.
- Невероятно!
- Не может быть. Чтобы Прутиков?!.
- А ведь похоже, товарищи! Ведь мы совсем о нём забыли. Ведь факт?!
- Факт!
- Да, мы видим факт. И не прискорбный, - продолжал Захар Евсеевич. – Всё-таки воспитательная работа с ним проводилась. Помню, сам как-то… Впрочем сейчас это не к месту. Я предлагаю, товарищи, пригласить к нам сюда Гурия Михайловича. Просто для тёплой товарищеской беседы. Ободрить его, выразить ему нашу признательность. Ведь не всегда же нам заниматься только тем, что отчитывать и прорабатывать, а?
- Верно! Правильно, Захар Евсеевич!
- Нада, Захар Евсеевич! – рубанул воздух рукой Левон Акакиевич. – Обязательно приглашать! Нада! Человек, понимаешь, исправился! Радаваться давайте! Чтоб весь дом!..
- Правильно, Левон Акакиевич!
- Хорошо сказал!
- Я был уверен, что вы со мной согласитесь, - торжественно произнёс Захар Евсеевич. – Посему рекомендую командировать Хризантему Витольдовну за Гурием Михайловичем. Женская мягкость и тактичность Хризантемы Витольдовны, как никому другому, помогут ей справиться с нашим поручением.
- Верно, верно!
- Кому же ещё?!.
Хризантема Витольдовна была польщена.
- Благодарю вас за комплимент, Захар Евсеевич, - сказала она, чуточку покраснев, опуская длинные ресницы. – Вы преувеличиваете мои достоинства.
- Ну что вы? – смущённо развёл руками Захар Евсеевич. – Идите. Мы вас ждём.
- Я скоренько, - ответила сияющая Хризантема Витольдовна.
глава двадцать восьмая
ПРЕЛЕСТНАЯ КОФТОЧКА
Сияющая Хризантема Витольдовна вышла на улицу. Она посмотрела по сторонам и увидела приближающуюся Валентину Андреевну – мать братьев Племянниковых. В одной руке Валентина Андреевна держала сумку, полную провизии для подрастающих разбойников. Под мышкой другой руки – небольшой аккуратный свёрток.
Хризантема Витольдовна имела поразительное чутьё на некоторые вещи.
- Здравствуйте, Валентина Андреевна, - сказала обладательница поразительного чутья.
- Добрый вечер, Хризантема Витольдовна. Как вы хорошо выглядите…
- Правда?! Вы находите?..
- Что я вам об этом говорю. Вы и сами, должно быть, чувствуете.
Женщины разговорились.
- Простите, Валентина Андреевна, я вижу у вас какой-то свёрток… - чутьё сверлило Хризантему Витольдовну изнутри. – Вы уж извините, что в нём?
- А-а!.. Кофточка, - буднично ответила мать Племянниковых.
- Кофточка?!.. Из магазина?!. – осенённая догадкой, с восторженным изумлением произнесла Хризантема Витольдовна.
- Да, вы правы. Только что купила.
При слове «кофточка» у Хризантемы Витольдовны Овечкиной на некоторое время отнялась речь. Правда, она продолжала сиять. И очень ярко. Лампы накаливания от такого сияния обычно перегорают. Вы спросите: в чём причина столь мощного свечения Хризантемы Витольдовны? Тут следует рассказать о домашнем платяном шифоньере Овечкиной.
Торговые корабли под разными флагами бороздили моря и океаны не зря. Хризантема Витольдовна имела кофточки с ярлыками почти всех стран мира. Недоставало, пожалуй, кофточки с острова Пасхи. Да и та, возможно, была, но затерялась среди прочего изобилия.
Муж Хризантемы Витольдовны называл семейный платяной шкаф «складом готового дамского платья».
Когда ему некуда было повесить единственные вторые брюки, он недовольно кривил губы, и слегка осуждал жену за «магазинные» наклонности.
- Так надо, - возражала Хризантема Витольдовна на замечания мужа. – И не куксись, пожалуйста. У других женщин шифоньеры побольше. Это вам мужчинам ничего не надо. И, пожалуйста, не кури в комнате.
Хризантема Витольдовна знала как побеждать мужа в любом споре. Для этого стоило только произнести: «И, пожалуйста, не кури в комнате…»
Чтобы все будущие победы оставались за ней, она повторяла эти слова и тогда, когда муж бросил курить.
- Валентина Андреевна, дорогая, - спохватилась наконец Хризантема Витольдовна. – Позвольте… развернуть… взглянуть… хоть одним глазком…
- Пожалуйста. Только на улице не совсем удобно. Зайдёмте ко мне.
С бьющимся сердцем поднималась Хризантема Витольдовна по лестнице вслед за Валентиной Андреевной. Сейчас она, похоже, помнила только своё имя и о том, как кстати повстречалась ей Племянникова.
Наконец они остались одни в комнате.
Под нетерпеливыми пальцами Хризантемы Витольдовны с хрустом разворачивалась бумага.
- Пре-елесть!!. Какая прелесть! – с трудом вымолвила она. – А воротничок! А пуговки! Подобие мелких кораллов… У меня ведь такой нет, - в глазах Хризантемы Витольдовны забродили огонёчки зависти. – Это, наверно, из Бразилии или Гондураса…
- Нет, что вы?! – со смехом возразила Валентина Андреевна. – Наша. Отечественная.
- Надо же, и такая прелесть! Вы знаете, Валентина Андреевна, такие кофточки носила английская королева Елизавета. Вот только не помню: первая или вторая… Да вы не смейтесь. Уж я-то знаю.
- Я вижу она вам так понравилась… Может, примерите…
- Ой!- Хризантема Витольдовна прижала к груди красивые пальчики. – А я стою и думаю: попросить или не попросить вас об этом…
- Ну, конечно! Пожалуйста. Тем более, что мы с вами одинакового роста и сложения…
- Ой, спасибо, Валентина Андреевна! Я быстренько…
Хризантема Витольдовна Овечкина стояла перед зеркалом в новой кофточке. Её было не узнать. Загляни в комнату английский король, он бы решил, что это его супруга, занятая туалетом, перед выходом в тронный зал. Но в двери просунул голову не английский король, а младший Племянников. Он вертел причёской и вопрошал:
- Чего тут? Где тут? Чего тут прелестного?
Глаза Андрюхи искали явно такое, что можно было бы испытать на «антиударность» или «пылевлагонепроницаемость». Ничего такого глаза Андрюхи не находили, и он мгновенно заскучал.
- Здравствуйте, Хризантема Витольдовна, - запоздало произнёс он.
- Иди, иди, Андрюша. Занимайся своими делами, - сказала мать, проталкивая голову младшего вождя в коридорное пространство.
Хризантема Витольдовна не слышала как с ней поздоровались. В эти минуты она походила на токующего глухаря, который пропускает мимо ушей ружейный выстрел.
Она стояла у зеркала и всматривалась в своё изображение. Казалось, только сейчас открылось ей собственное богатство – чудесные ресницы. Тёмные и пушистые, словно крылья индонезийской ночной бабочки Пухокрылки совки Юноны.
- Вам идёт, - сказала Валентина Андреевна, имея ввиду кофточку.
Хризантема Витольдовна с трудом отлепила взгляд от зеркала.
- Вы находите?! – пролепетала она голосом только что очнувшегося младенца. – Валентина Андреевна, дорогая, где вы её покупали? Там ещё есть?.. - Эти вопросы были заданы уже взрослым, проснувшимся человеком, который, очнувшись, достигнет любой цели.
глава двадцать девятая
РАЗБОЙНИКИ ПРЕДПОЧИТАЮТ СУМРАК НОЧИ
Присутствующие, те, что ещё оставались, сидели и тихо беседовали. Рассказывали друг другу различные случаи из собственной жизни. Каждая история начиналась словами: «Ну-у, это что! А вот со мной раз стряслось. Послушайте…»
Захар Евсеевич осторожно посмотрел на часы. «Что такое? – подумал он. – Не идёт Хризантема Витольдовна. Видимо разговорилась с Прутиковым. Если бы его не оказалось дома, она бы давно вернулась и сообщила бы. Странно?»
- Вот что, товарищи, - сказал наконец Захар Евсеевич. – Что-то задерживается наша Овечкина, - Захар Евсеевич улыбнулся, поправил узел галстука. – Что ж… раз гора не идёт к Магомету, предлагаю пойти нам самим.
- Может, ещё подождём? – предложил кто-то. По всей видимости это был человек, который только-только начал свою историю. На него зашикали те, кто свои истории уже рассказал.
- Пора. Давно ведь сидим заседаем!
- Времени уже много.
Присутствующие, во главе с Захаром Евсеевичем, вышли на улицу.
Мухтарка была тут как тут. Она сочла обязательным для себя проводить своих. Благо идти был не далеко – до конца дома.
По Процедурной уже слонялись сумерки. В окнах зажигали свет. Манящим теплом и уютом веяло от этих окон.
Где-то на втором или третьем этаже кто-то громко и долго чихал.
«Простыл. Кто ж это? – подумал Захар Евсеевич, с наслаждением вдыхая влажный, полу-весенний воздух.
Он остановился и спросил окружающих:
- Интересно, кто это так расчихался?
- Это?.. сейчас скажу, - живо откликнулся кто-то. – Это Цаплеедов. Только не сам Анатолий Владимирович, а его сын. Старший кажется.
- Молодой, значит?
- Молодой.
- Ну-у, молодой поправится быстро, - успокоился Захар Евсеевич.
Подошли. Открыли дверь парадной.
- Ай-яй-яй, товарищи! В парадной света нет.
- Не хорошо.
- Да, может, ещё не включили!
- Включат, включат! Не волнуйтесь.
И словно по команде, вспыхнул свет. Некоторые из присутствующих зажмурились от неожиданного, яркого. Протерев глаза, они увидели Прутикова. Он стоял на табуретке. По всему было видно: не окажись Прутиков на табуретке, свет бы не вспыхнул…
Гурий Михайлович возвышался, как на пьедестале.
За его штанину крепко держалась Светка. Она держалась и в темноте, чтобы папа был спокоен.
А рядом со Светкой стояла Светкина мать. Она с тревогой смотрела на присутствующих, а руки её машинально протирали тряпкой пыльный стеклянный колпак.
- Зачем лампа вкручивал?!. – первым пришёл в себя Левон Акакиевич. – Зачем?! – вопрошал Кувыркадзе со всей строгостью своего нетерпения.
Брови на лице Гурия Михайловича зашевелились и тронулись в сторону переносицы. Губы были готовы вспомнить полузабытое «Бар-рбосы…»
Светка крепче впилась в отцовскую штанину. Светкина мать ещё быстрее стала протирать колпак.
Захар Евсеевич с ужасом подумал, что вот сейчас, так некстати, рухнет благое начинание по воспитанию Гурия Михайловича. Захар Евсеевич положил свою руку на плечо Левона Акакиевича, сдавил его.
Но Левон Акакиевич не унимался:
- Электрик есть! Электрик вызвал – свет делал! А ты – отдыхай! Я правильный говорю?!. – обернулся к присутствующим не то ликующий, не то гневный Левон Акакиевич.
Рука, сжимавшая плечо Кувыркадзе, мгновенно ослабла.
Брови на лице Гурия Михайловича шевельнулись и пошли на свои места.
Светка отпустила отцовскую штанину. Мать Светки перестала протирать колпак. Протёртый машинально, он был теперь свеж и чист, как выкупанный младенец.
Захар Евсеевич вздохнул тяжело, но с облегчением. Это был громкий вздох. Его, наверно, слышал не только расчихавшийся Цаплеедов.
Что подумал о таком вздохе Цаплеедов, сейчас уже не имело значения.
- Гурий Михайлович, - сказал Захар Евсеевич осекшимся голосом, подходя к Прутикову, протягивая ему свою руку. – Мы все здесь, члены Домового Комитета и присутствующие, пришли навестить вас. По-человечески. Как добрые соседи. Позвольте пожать вашу руку за свет этот… И за прочее…
- С табуретки-то слезь. А то как чемпион какой-то, - шепнула Гурию Михайловичу его жена.
Прутиков смешался, даже покраснел вдруг. Спрыгнув с пьедестала, он не скоро освободил свою руку, крепко стискиваемую пальцами руки Захара Евсеевича.
Присутствующие по очереди подходили к Гурию Михайловичу, и тоже находили тёплые слова, с которыми люди, к сожалению, так редко обращаются друг к другу.
- Что же ты, приятель, сам ко мне не заходил со своими делами, - укоризненно покачав головой сказал Почемукин, - всё-таки соседи.
- Да-ай! – махнул рукой Прутиков. – Не люблю я, Глеб Тихонович, такие хождения…
- Напрасно, напрасно. Я ведь случайно узнал от Длиннотелова, что ты в нашем ведомстве. Насчёт тебя к нему какой-то Синебрюкин заходил. Ну вот… Так и узнал. А ты впредь помни, что есть такой Почемукин…
- Спасибо, Глеб Тихонович.
- Ну-ну…
- Кто-нибудь увлекается рыбалкой? – неожиданно спросил Прутиков.
- Места знаете?
- Я специалист по блёснам. Сам делаю. Лучше магазинных.
- Ну уж, скажешь, лучше магазинных… - скромно заметила жена Гурия Михайловича.
- А что?! Без хвастовства, - Прутиков бросил взгляд в сторону жены, от которого она слегка потупилась. – Можете спросить у участкового.
- У врача участкового? – заинтересовался кто-то.
- У милиционера. У Колупаева. Знакомый мой. Он скажет.
- Будем иметь ввиду.
Всё-таки много пришло народу. Даже Хризантема Витольдовна успела. Над воротником её весеннего пальто виднелся воротничок прелестной кофточки.
Даже Мухтарка была где-то там в дверях – в конце людского ручья.
Не было только Племянниковых. Грустно, но наши герои остались в тени. Впрочем, во все века, разбойники предпочитали сумрак ночи. Наши братья разбойники не исключение. Как говаривал Семён Борисович Батон: «КТО ДЕЛАЕТ ДОБРОЕ ДЕЛО РАДИ ТОГО, ЧТОБ ОБ ЭТОМ УЗНАЛИ ДРУГИЕ, ОТ ТОГО НЕЛЬЗЯ ОЖИДАТЬ СЛИШКОМ МНОГОГО». Хорошая мысль, не правда ли, читатель? Только впервые она родилась в голове Монтеня – мудреца пятивековой давности. Семён Борисович так любил этого старикашку, что помнил многие его мысли наизусть. Мысли – всё, что дошло от великого человека…
И в ту минуту, когда Захар Евсеевич, растроганным голосом произносил тёплые слова в адрес Прутикова, в тe минуту Племянниковы – наши герои – были у себя, в своей квартире.
Валентина Андреевна строчила. Она строчила на швейной машинке рубаху младшему вождю. И не потому, что нужных рубах не было в магазинах. Валентина Андреевна любили строчить. Кроме того она любила, чтобы сыновья носили хоть что-то сделанное материнскими руками. А кроме того, что кроме… рубахи на разбойниках горели, как порох. Особенно на младшем вожде. И потому строчить приходилось регулярно.
Странно, но в этот вечер между обоими вождями царило согласие. Видимо, объяснялось это тем, что братья получили письмо от отца, с берегов могучей реки Енисей.
Отец писал им особо. Как мужчина мужчинам. Каждое письмо его начиналось словами: «Привет братьям разбойникам!»
В очередном письме отец сообщал, что всё ещё находится на базе в Туруханске.
Племянниковы толкались у большой настенной карты и в сотый раз показывали друг другу далёкий город Туруханск. Который стоит, как давно знали братья, у слияния двух могучих рек: Енисея и Нижней Тунгуски.
Отец писал, что его отряд забросят гидросамолётом на озеро Виви.
- Вот здесь их высадят. Гидросамолётом. Вместе с собаками, - говорил Андрюха.
- Да. У истока реки Виви, - дополнял Серёга.
Далее в письме сообщалось, что рядом с базой отца, база другого геологического института. И что на каждой базе живёт и хозяйничает свой завхоз. У отцовского завхоза фамилия Масюк, а завхоза соседней базы зовут Пантелеймонычем. Пантелеймоныч немного старше Масюка, поэтому его называют так уважительно.
У обоих завхозов над кроватями висят охотничьи двустволки. Их стволы залиты машинным маслом и заткнуты резиновыми пробками. Масло, чтоб оружие, ненароком, не заржавело, а пробки, чтобы масло не вытекло на постели.
Масюк и Пантелеймоныч дружат. Но то ли по-странному, то ли по-стариковски.
Под вечер, когда делать нечего, оба завхоза выходят на очень крутой и высокий берег Тунгуски. Вооружась могучими биноклями, они смотрят в необозримый водный простор двух сливающихся рек.
- Никак чёй-то плывёт… - говорит один завхоз.
- Похоже, - отвечает другой завхоз.
- Баржа самоходная.
- А вот и нет! Катер это.
- Нашёл катер… С твоими глазами сидеть бы тебе дома, да лапти плести. И то не знамо что наплетёшь…
- А с твоими… А с твоими… С твоими на печи лежать в деревне заместо отца. Он хоть и старше тебя, да, поди, зорче…
В результате, если оказывался неправ завхоз Масюк, то этот Масюк три дня не разговаривает с Пантелеймонычем. А если ошибается Пантелеймоныч, то он не разговаривает с Масюком целых три дня. Норма у них такая: ровно три дня. По работе, конечно, помогают друг другу, но безразговорно. Потому что какой же разговор, если один говорит, а другой три дня слова экономит по старой завхозовской привычке всё экономить.
Со скрипом проходят три дня и завхозы, вооружась биноклями, снова встречаются на очень крутом, высоком берегу Тунгуски. И начинается:
- Самоходка.
- Катер.
Но бывает и так, что оба, одновременно оказываются правы. И тогда завхозы неторопливо достают кисеты с моршанской махоркой.
- Одолжайтесь, - говорит Масюк.
- Одолжайтесь, - говорит Пантелеймоныч, и протягивает Масюку свой кисет.
Завхозы свёртывают цигарки. Прикуривают от одной дружеской спички, спрятанной из-за ветра в кулак. Откашливаются и начинается разговор про то, что оба они ещё кое на что годны…
…Отцу братьев Племянниковых ещё долго видны в окно беседующие огоньки цигарок.
Вот о чём и написал он в последнем письме.
Когда оно было зачитано до первой дырки, Серёга пошёл в прихожую. Он открыл створки стенного шкафа, завозился, доставая коробки.
Валентин Андреевна перестала строчить. Прислушалась.
- Кто это? – окликнула она из прикрытой комнаты. – Ты, Андрюша?
- Это я, мам.
- А-а, это ты Серёжа. Чего ты опять там роешься?
- Я отцовские тапки ищу.
- Что-о? – удивилась мать. – Нашёл когда доставать. Ведь знаешь, что отец не скоро вернётся. Зачем они тебе?
- Они, мам. Очень растоптались. Я немного их починю… - сказал профессиональный сапожник Серёга. И стельки из старого валенка вырежу. Он там намёрзнется на своём севере, приедет…
- Да кто ж в тапки делает стельки?
Валентина Андреевна стояла в дверях. Она смотрела как сын роется в коробках и молчала.
Серёга нашёл тапки и, прихватив инструмент, пошёл на кухню.
Он уже вовсю работал, когда снова застрекотала машинка.
В братской комнате оставался один Андрюха. Он сидел за столом, листая книжный кирпич под названием «Химический анализ океанских и морских вод». По страницам мелькали таблицы, прыгали и змеились химические формулы. Андрюха горько вздыхал, потому что не знал ещё химии. Но он быстро рос. Не зря на нём, как порох, горели рубахи.
Иногда Андрюха поднимал отяжелевшую голову и смотрел в тёмное окно. Он думал о китах, о затянутом льдами озере Виви, о папке…
Валентина Андреевна оторвалась от работы. Взглянула на часы. Разбойников пора было разгонять по кроватям.
глава тридцатая
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Где-то нахмурив дремучие брови, молчаливо стояли леса. Там уже не было слышно птиц. Их натруженные дневным пеньем горлышки, требовали отдыха. Птицы устраивались поудобней в своих тесных гнёздах. У некоторых пернатых уже появились детишки. Заботливые родители перед сном взбивали их птенцовые подушки.
Собакам в далёкой деревне Чагоницы, как и собакам других далёких, больших и малых деревень, хотелось поскорее уткнуть свои мокрые холодные носы в тепло пушистых хвостов.
Подобное желание испытывала и Мухтарка с Процедурной улицы. Но она не забывала, что на её совести лежит охрана многоквартирного дома номер тридцать два.
Звёздам уже давно хотелось поверять свои тайны тихому любопытству отдельных звездочётов.
По небосклону, рядом с Драконом, Геркулесом и Девой плыло созвездие Близнецы – два звёздных мальчика Поллукс и Кастор. Свои имена они получили от названий самых ярких звёзд созвездия.
…Поллукс и Кастор чем-то походили на наших героев – братьев Племянниковых. Правда, Племянниковы не были близнецами. Кроме того, Андрюха и Серёга никогда не разгуливали по улице, взявшись за руки, словно девчонки. Но что поделаешь: по всем законам небесных светил Поллукс и Кастор должны были гулять только так. И потому, как настоящие мальчишки, вроде братьев разбойников, они стыдились появляться среди бела дня. Они с нетерпением ожидали сумрака ночи…
…Всё ждало покоя и тишины ночи. И она пришла. С покоем и тишиной.