Стихи и проза | Чертополох |
|
повесть
1
От своего приятеля Генки Бойцова я такого не ожидал. Вдруг узнаю: чудак записался не то в танцевальный, не то в плясальный кружок при Доме культуры. Три занятия уже отзанимался. Кто бы мог подумать?! Меня бы в такой кружок и бульдозером не запихнуть, а Генке хоть бы что – доволен даже. Теперь ко мне пристаёт: давай за компанию. Там музыка, весело, всякие полезные для растущего организма телодвижения. Концерты, выступления. Рассказывал про Светлану Дормидонтовну – руководительницу. Она считает, что участвовать куда интереснее, чем быть просто зрителем. Всё верно, конечно. Только я тут причём? Я и зритель-то настоящий – у телевизора. В кино редко бываю.
Долго зудел мне Бойцов про свой кружок. Я отнекивался. Но когда он сказал, что одному ему туда ходить скучно, что он, пожалуй, бросит, тут я задумался. Будет человек ходить в этот кружок и, глядишь, постепенно станет замечательным танцором. Если будет ходить... А если не будет?.. То не станет. И из-за кого? Из-за меня получается. К тому же подарил он мне ломаный «омметр». Приборчик нужный, только мне его вряд ли починить. «Ты, да не починишь», – говорил Бойцов довольный уже тем, что я заколебался.
Словом, отправились мы как-то с ним. В этот Дом культуры пищевиков.
Привёл он меня. Смотрю: большое длинное помещение. Вроде нашего школьного спортзала. Только на одной стене большие зеркала. Пол паркетный, затёртый такой. В углу пианино. Вдоль стены с окнами – низкие скамейки. На них сидят, одежду складывают. В дальнем конце зала девчонки. Уже переоделись. Обступили руководительницу и трещат. А мальчишки ещё переодеваются. Не торопятся. Друг друга толкают, тапками по спине шлёпают. Вижу – мальчишек-то маловато. Понятное дело, ногами кренделять – занятие не для пацанов. Да я, ещё когда шли, решил про себя: схожу разок, посмотрю на Генку как он выкомариваться будет и – финиш. Верчу головой, ищу Генку. А он – в сторонке. Переодевается. И будто забыл, что мы пришли вдвоём. Ладно, думаю, может, у тебя голова уже танцем занята.
Присел на скамейку. Оглядываюсь. Рядом бабушки, дедушки, мамаши. Видно своих девчонок привели. Сидят, смотрят на них нежными глазами. У некоторых из сумок термосы виднеются. Потом узнал: в них горячий бульон, чай. Для подкрепления сил. Вот смех-то!
Сижу, чувствую: в спину дует. Оборачиваюсь – в оконном стекле трещина. Большая. Вот, думаю, совсем не дело в таком месте стёкла с трещинами...
Тут пришёл мужчина. Прямо атлет из цирка. Пиджак на нём тесный – и пуговиц не застегнуть. Из оттопыренного кармана виднеется бутылка молока с серебряной крышечкой.
– Привет, маленьким динозаврам! – бухнул и поклонился.
Все зашумели:
– Борис Николаевич!
– Вот и Борис Николаевич!..
А ручища у этого Николаевича!.. Одна ладошка с портфель «дипломат», пожалуй, будет.
Направляется к музыкальному инструменту. Его ручищей брямкнуть по клавишам, они так и посыпятся на пол. Как детали деревянного конструктора. А он сел на стул. Стул под ним заныл, запищал, треснул, но не развалился. Он поднял крышку, брямкнул и тоже – ничего не стряслось. Наоборот – весёлая мелодия пробежала по залу. И сразу оборвалась...
Смотрю. Что такое? Девчонка... Держится одной рукой за деревянное перильце перед зеркалом. Стоит на самом носочке, слегка покачивается из стороны в сторону. Другую ногу чуть отвела назад. Балерина – балериной. Да дело не в этом. И не в том, что на носочке... покачивается... а в том, что я как увидел её лицо, так и встал. Так и пошёл через зал. По пути запнулся за что-то мягкое, чуть не рухнул.
Подхожу. Смотрю ей в глаза... А она меня не видит. Совсем. В упор. Будто я прозрачный, как стекло, а за стеклом – ничего интересного – какой-нибудь скучный дождь.
– Привет, – говорю. – Меня Ромкой зовут. А тебя?
А она:
– Пожалуйста, отойди, – говорит. – Ты мне мешаешь. И потом, у нас нельзя ходить по залу в уличной обуви.
– Я, – говорю, – сейчас... Я тапочки прихватил. Меня Бойцов сразу предупредил, что без тапочек у вас нельзя...
А она недовольно так:
– Светлана Дормидонтовна, что это за мальчик? Откуда он взялся? Он мне мешает.
Но руководительница её не услышала. Она хлопнула в ладоши.
– Девочки, мальчики, готовы? – громко сказала. – Чья это куртка на полу? Сейчас же поднимите. И сколько раз говорить: раздеваться надо в гардеробе.
С чего это я? Подскочил, поднял куртку. Из-за неё-то, оказывается, чуть не шлёпнулся. Положил на скамейку. Чувствую, лицо горит, самому жарко. Не от проделанной ли работы?..
– Становимся в пары. У кого нет пары, тот пока остаётся один. Живенько, живенько в пары!
Ноги так и понесли меня на этот голос.
– Здравствуйте, Светлана Дормидонтовна, – говорю, – можно мне записаться в ваш плясальный кружок?
Брови у неё приподнялись, она тряхнула головой, нахмурилась.
– Во-первых, не в плясальный...
– Ну, в танцевальный – одна канитель!
– Танцевальный – это, во-первых. Во-вторых, как тебя звать?
– Гвардии рядовой Роман Чащухин.
– Не паясничай, с этим можешь идти в кружок цирковой клоунады. Как ты оказался здесь, случайно?
– Нет. Меня Бойцов привёл.
– Понятно. Мальчики, конечно, нам нужны...
– Вот здорово! Тапки я прихватил. Остальное в другой раз. Можно? Мне бы только записаться к вам.
Она помолчала, ещё больше нахмурилась.
– Опять ты перебиваешь. Ладно, надень тапочки, я посмотрю тебя. Ещё подойдёшь ли ты нам...
– Подойду, увидите! Я стараться буду.
– Ну, иди, иди, – ей прямо не терпелось от меня отвязаться.
Мимо по кругу, под музыку, притопывая, бежали ребята.
Генку было не узнать. Красный, серьёзный, глаза выкатил и смотрит куда-то в потолок. Будто трёхзначные числа в квадрат возводит. Ну, ты, Бойцов, и лещ, думаю. Ничего, без тебя кашу сварим...
И тут я увидел её... Сразу забыл про Бойцова, про тапки, про Светлану Дормидонтовну. Забыл даже где нахожусь...
За руку её держал какой-то тип. Чуть выше меня. Но с таким кислым лицом, словно его заставили сжевать пять лимонов один за другим в приказном порядке. Видно, зануда ещё тот. Так бы и вытолкал его из зала. Ладно, с выталкиванием подождём – решил, вспомнив, где это я и зачем.
Снова подхожу к Светлане Дормидонтовне.
– Продолжаем «Ручеёк», только с «вертушечкой». Мальчики вокруг девочек по ходу движения. Всем слушать музыку.
Она отошла в угол. Поманила меня пальцем.
– Ну-ка, встань вот так, – говорит.
Я встал.
– Присядь.
Я присел.
– Пройдись вот так вот.
Я прошёлся.
– Нет, нет! На носки не накатывайся.
– Понял.
– А вот так.
Я и так прошёлся.
Стараюсь, делаю как она говорит, а получается, чувствую, совсем не то. Может, стараться надо не так уж, чтобы из кожи лезть?..
– Да-а, - вздыхает она.– А теперь подвигайся под музыку.
– Как это?
– Как хочешь. Музыку слышишь?
– Слышу.
– Вот под неё и поделай что хочешь. Словом, подвигайся. И как можно непринуждённей.
Двигаюсь под музыку. Стараюсь непринуждённей.
Ребята остановились. Смотрят на меня, смеются. А я двигаюсь себе. Вернее, делаю что-то вроде физзарядки. У меня дома радио по утрам всё время говорит. Так я, как делать упражнения под музыку, наизусть помню. Мне всё это в голову так и втемяшилось.
Посмотрел я на Светлану Дормидонтовну и понял, как здорово я двигаюсь... Только мне было всё равно. Смеются и смеются. Понятное дело, человек в первый раз пришёл, ещё бы не смешно. Посмотрим, кто в конце смеяться будет...
А Светлана Дормидонтовна перестала улыбаться, говорит:
– Ребята, ребята! Продолжаем. Почему остановились?! – и мне: – Да-а, гвардии рядовой, ноги-то у тебя рядовые – не музыкальные.
– Да вы не волнуйтесь, – говорю, – я подучусь. Вот увидите.
Она покачала головой.
– Святая простота. Подучусь... Шёл бы ты в слесарный кружок, – говорит с улыбкой. – А мне волноваться нечего.
– Нет, – говорю, – туда я не хочу. Я хочу к вам.
– Я тоже кое-куда хочу...
– А кто вам мешает?
– А ты болтун, – и смотрит мне в глаза. А я – ей. Долго мы так смотрели друг на друга. Будто играли в игру «кто кого переглядит».
– Ишь ты... – говорит наконец. – Что же мне с тобой делать? Прямо не знаю, – вздохнула. Потом хлопнула в ладоши. – Стоп, ребята! Таня Кубышкина. Подойди, пожалуйста.
Подбежала Кубышкина. Маленькая, крепенькая. Щёки – как две румяные половинки яблока. Веснушками усыпаны. И волосы рыжие. Короткие косички – в стороны, – будто из проволоки.
– Вот тебе, Таня, партнёр. Попробуй... А ты, – Светлана Дормидонтовна взглянула на меня, – внимательно следи за её движениями. Понятно?
Я, конечно, обрадовался. Ещё посмотрим, думаю, какие у меня ноги...
Слушаю музыку, слежу за движениями Кубышкиной, за всеми командами Светланы Дормидонтовны. От старания да с непривычки быстро взмок и приустал. Наконец соображаю: музыка – музыкой, движения – движениями, но я же этой Кубышкиной все ноги оттоптал. И хоть бы пикнула. Только губы закусила и, нет-нет, да подскажет как надо. Спокойно так. Что там говорить, стойкая девчонка... В конце концов я не выдержал. Жаль мне её стало. Вот же вижу: мучается со мной человек.
– Знаешь, – говорю ей, – ты уж одна потанцуй. Или с другой какой-нибудь девчонкой. А я пока посижу, посмотрю. Привыкать буду к вашей обстановке. Всё-таки это не кружок юных водолазов...
– Ничего, – улыбается, – я ещё могу потерпеть. Только у тебя и вправду не получается. Ты уж не обижайся.
– А ты совсем не обидно говоришь. Прости, что я тебе ноги... это... Послушай, – тут я прямо прыгнул ей на ногу, – а как звать вон ту девчонку?
– Ой!.. – вскрикнула Кубышкина. – Это... Лена Дунаева.
Я отцепился от Кубышкиной и шмякнулся на скамейку.
2
В перерыве бабки и мамаши поили своих бульонами, чаями и кофеями. Девчонки обмахивались ладошками, пили из чашек и блестящих крышек от термосов. И осторожно так, будто нечаянно, поглядывали в зеркала. Лица у них становились серьёзными, внимательными и немного тревожными. Какими-то другими становились. Совсем как у взрослых женщин. И у Лены этой тоже...
Она ела бутерброд с колбасой, но я как-то сразу перестал замечать её жующий рот, а видел только лоб, коричневые волосы и глаза. А потом – только глаза и видел...
И тут мы увидели друг друга. У неё даже лицо вытянулось. Она перестала жевать. Быстро проглотила. Сердито дёрнула плечом и отвернулась, вся красная.
Самому мне вдруг тоже стало страшно неловко. Человек ест, а я, получается, подглядываю.
Только через минуту я снова. Снова уставился в зеркало. Она что-то шептала бабушке на ухо. Та строго посмотрела на меня. Сначала с удивлением, потом недовольно покачала головой.
Так и досидел я до самого конца.
Никто не обращал на меня внимания. Будто я какой-нибудь усатый дед. Пришёл полюбоваться удалым танцем своего внука. Шутки шутками, но что невесело было у меня на душе...
И когда все засобирались домой, подошёл Борис Николаевич. Он потрепал меня по плечу своей ручищей.
– Не горюй, хлопец, – сказал как-то очень по-дружески, и пошёл с пустой бутылкой в кармане.
Я вспомнил какое у него спокойное, доброе лицо. Вспомнил как он поздоровался, когда вошёл, и понял, что он тогда не притворялся.
Я вышел на улицу. Перешёл её, встал под деревом, поднимавшимся из чугунной решётки. Потом привалился к нему плечом, достал из кармана солёный сухарик.
От сплошных серых туч было пасмурно. Сверху косо летели серые хлопья снега. Они походили на парашютистов, которых сносило ветром.
Мимо проезжали машины. Вода луж шипела под колёсами. Паребрик заливало мутно-жёлтой пеной.
Бойцов махал мне мешком с тапочками, кричал что-то. Я делал вид, что его не замечаю. Он перебежал улицу.
– Ромка, ты чего?..
– Ничего. Проваливай.
– Я-то причём? Я-то причём?! Сам...
– Проваливай, тебе говорят!
В дверях появились они. Повернули налево. Я подождал немного. Перешёл на их сторону.
Я плёлся за ними. Передо мной был хлястик на светлом Ленином пальто. Хлястик с двумя большими коричневыми пуговицами. Деревянными, со светлыми прожилками. Пуговицы могли удаляться и удаляться. Хоть на Южный, хоть на Северный полюс. И я бы шёл, не теряя их из вида. Зачем? Если бы я знал...
– Бабушка, смотри! Тот мальчишка...
Я чуть не налетел на них.
Поднял голову. Стало вдруг жарко. Я опять видел её лицо. Раскрасневшееся. Глаза сердито прищурены. Но я бы и в такие... Всё смотрел и смотрел бы...
– Ты что? Того, да?.. – донеслось до меня. Она повертела пальцем у виска.
А я стоял. Рот у меня полз к ушам. Мне хотелось смеяться от какой-то необъяснимой радости.
– Ты же видишь, бабушка, он с приветом. Его ругают, гонят, а он ухмыляется. Дебил какой-то. Тебе чего надо? – она топнула ногой. Брызги из маленькой лужицы покрыли тёмными пятнами её туфельку и чулок.
– Можно, я вашу сумку... понесу? – замолол я несусветное, взглянув на бабушку. – Немного... Только провожу вас...
Обе они застыли, поражённые.
– В конце концов это бестактно! Это выходит за рамки приличий! Мы тебя знать не знаем!.. – она не показалась мне старой, но голова у неё вздрагивала по-старушечьи. Из-под меховой шапочки вылезли светлые волосы. Слабыми, прилипшими к темени колечками. В уголках губ появились мелкие пузыри. – Где ты рос, где воспитывался? Как ты ведёшь себя?!. – она не давала и слова сказать. Я испугался. Вдруг ей станет плохо, она упадёт от волнения. Да и люди начали оглядываться.
– Я ухожу. Зачем вы так? Я же ничего плохого... – вконец растерянный, я поддерживал её за локоть. Другой рукой она прижимала к животу сумку. Потом отвела её за спину, и всё не могла успокоиться...