Стихи и проза | Жисть моя жестянка |
|
Жисть моя – жестянка!..
автобиографическая повесть
(продолжение)
22
Папаня учит меня держаться на воде – Чтобы спасать, не обязательно уметь плавать – Инициатива наказуема
Небольшая предыстория.
Как-то летом отцу дали трёхдневный отпуск на отсыпание. Тогда отпуска в принципе были не приняты. Готовились к очередной войне…
Батяня проспал сутки и тут вспомнил, что я не умею плавать. Так расслабился всего за двадцать четыре часа, что более серьёзного, о чём вспомнить, у него не нашлось. Он даже рассердился. Разумеется, на меня. Действительно, стыдоба, чтобы его малец не умел плавать…
Он прерывает свои отсыпавния, и мы с ним следуем к озеру Большое. На лодочной базе папаня берёт лодку. Сажает меня, и – пошёл от берега. Гребёт – заглядеться можно.
Мы уже далеко от берега. Батя сушит вёсла, закуривает. «Пока докурю, - говорит, - чтобы научился плавать». С этими словами берёт меня за шкирку и «бросает в набежавшую волну…»
Я, в двух метрах от лодки, молочу руками и ногами. Ору, как недорезанный. Уже воды нахлебался. А батяня покуривает, и будто не слышит. Дальше не помню.
Дальше помню: папаня делает мне искусственное дыхание. Папиросы в зубах не видно – явно докурил. И на лице у него растерянная озадаченность: мол, раньше с мальцом такого не случалось…
Когда я ожил, он недовольно сплюнул. Посмотрел на меня, как на последнее ничтожество, прыгнул за борт и поплыл в сторону берега великолепнейшим брассом. И не взглянув в мою сторону, бросил: «Греби к берегу. И не вывались…»
А теперь об утопающих. Кое-что ещё…
Это случилось уже следующим летом, на каникулах. Шёл я как-то по берегу озерца в наших окрестностях, вдруг слышу: «Караул! Спасите! Тону! Спа-аси-ите-е!»
Гляжу, какой-то не знакомый паренёк с выпученными глазами, метрах в десяти от берега, дико молотит руками по воде и истошно орёт.
Как он попал в воду, при каких обстоятельствах – не знаю.
На другом берегу мужик спортивного кроя. Наблюдает с интересом. Впечатление такое что он-то и зашвырнул пацана в воду для какого-то эксперимента. Было видно, что эксперимент не удался, что пора переходить к решительным действиям по спасению.
Я надеялся, что мужичок вот-вот приступит к этим действиям. Но он продолжал стоять, сунув руки в карманы. И любопытство на лице его нарастало. Его явно интересовало чем всё кончится…
А утопающий… Как он орал! Думаю, погромче меня во время моего обучения.
Тонул человек. У меня на глазах.
Под магией истошного крика я забыл про мужика и вошёл в воду. Направился к утопающему. Зачем?.. Ведь я ещё не умел плавать. Но крик человека, не желающего расставаться с жизнью, был таким истошно-отчаянным, что я забыл не только про мужика, но и о своём неумении.
Воды мне было уже по грудь, когда крикун из последних сил кинулся ко мне. Ещё один мой шаг, и он оседлал меня, крепко обхватив моё горло обеими руками. Подмяв меня, он воздвигнул своё тело над моим. В одну секунду я превратился в постамент скульптуре, и потому погрузился. Утопающий продолжал орать, но не так убедительно. Ведь ему дышалось вполне прилично. Я же превратился из постамента в банального бессловесного утопающего… Второй раз.
Как я не отдал концы сам – одному Богу известно.
Я инстинктивно рванулся раз, другой к берегу. И вот стою в воде, задрав голову и – дышу. Буквально всей пастью.
Какое-то время спасаемый продолжал сжимать моё горло своими клешнями. Наконец он понял, что сегодня не утонет, и разжал их. Тяжело дыша, мы выбрались на берег. Я глянул в сторону мужика. Его и след простыл. Дальнейшее, видать, ему было не интересно…
До меня не скоро дошло, что я спас человека.
Вечером я рассказал об этом дома. Надеялся на отцовскую похвалу. Но схлопотал жестокую порку. И если бы не мамуля, вы бы о моём подвиге здесь не прочли…
По понятиям отца выпорот я был справедливо. Чтобы спасать утопающего, оказывается, надо, по меньшей мере, уметь плавать. Так что влетело мне не за спасение человека, а за само поползновение.
Этого первого, мною спасённого, звали Андрюха Журавлёв. Через тридцать лет он стал известным дирижёром.
Надо сказать, что охоту к поползновениям папаня тогда у меня так и не отбил. Далее, по жизни я спас из воды двух детей. И себя самого – подростка, умудрившегося провалиться по весне в Неву на самой её середине. Но тогда я уже умел плавать.
Остальных, и себя самого, я спасал при других обстоятельствах. Совершенно далёких от мокрой субстанции…
23
Что мучит, то и учит - Родительская затрещинка, как знак одобрения
А плавать я научился. Здесь, на Урале.
После папаниного урока мне и впрямь стало стыдно оставаться таким неумехой. И это при том, что и Серёга, и Генка плавать умели.
Я стал регулярно ходить на озеро Большое. То самое, на котором тонул под наблюдением родителя.
Там была городская купалка с дощатым настилом. В длину метров пятьдесят, и в ширину – метров двадцать. Старался приходить, когда там почти никого не было.
Спускался по лестнице в воду. Держась за ступени лестницы то двумя руками, то одной, нещадно молотил по воде всем, чем можно. Иногда на долю секунды убирал руки от спасительной ступеньки.
С каждым днём я всё дольше обходился без неё.
И пришёл день, когда я протащил свою «бурю в стакане» поперёк купалки. Раз, другой, третий…
Пришёл и день, когда я протарахтел по-собачьи вдоль всей купалки.
И когда я без отдыха проделал этот путь туда и обратно, я не выдержал - позвал отца.
Отец долго брыкался, мол, ну что ты там можешь… Но однажды пришёл.
И я поплыл. И проплыл.
Во время заплыва я поглядывал на отца. По лицу его бродила ухмылка недоверия. Ничего больше. И только когда я поднялся на настил, когда подошёл к нему, он вдруг наградил меня мягкой затрещинкой и громко рассмеялся. В его смехе я уловил нотки невольной радости. Но ни слова одобрения не услышал.
24
Прощай, Урал… – Павлово-на Неве – Ещё одна школа – Высокие дискуссии с преподавателями
Уже учился в седьмом классе, когда заболела мамуля. Врачи говорили, что здесь нет таких специалистов, которые смогли бы ей помочь, что здесь ей не выжить. Это обстоятельство и позволило отцу выхлопотать разрешение на отъезд в Ленинград.
Наш Уральский городок был «почтовым ящиком». Сам Берия навещал его раз-другой в год. Из такого выбраться было почти невозможно.
Нам повезло, мы уехали из Верх-Нейвинска.
В Ленинграде остановились у дальних родственников на Разъезжей. Отец пропадал целыми днями в поисках работы с жильём. Я же ходил по городу с открытым ртом и широко открытыми глазами. Всё вокруг мне было в диковинку. Всё вызывало восхищение. Понятное дело, после уральских лесов и гор.
Наконец отцу повезло. Нашёл работу на заводе силикатного кирпича. Далеко за городом. В посёлке Павлово – на Неве, Мгинского района.
У частного хозяина сняли комнату. Её оплачивал завод.
Дом был с большим огородом. Грядки и посадки спускались к Неве.
В школу нас возили в Ивановскую. На грузовой машине с тентом и лавками. В Павлове была только начальная.
С первых же дней в новой школе учёба у меня заладилась. Я даже стал усматривать в этом некое скучноватое однообразие. Мне приходило в голову слегка умягчить увеселением эту скучноватость. Выбрав момент, я поднимал руку и задавал учителю вопрос. Разумеется по существу дела. К такому вопросу я готовился ещё дома. И не лень было?..
Завязывалась невольная дискуссия. Она съедала добрую часть урока. Все видели как не просто приходится учителю, чтобы оставаться на высоте своего положения. Меня же, балбеса, это веселило. Впрочем, не только меня…
Мне не составляло труда сорвать любой урок. Бывало весь класс, падал мне в ноги с просьбой «потрудиться». Я приступал.
В результате на оценочный опрос не оставалось времени. Те, у кого были часы, взглянув на них, показывали мне отогнутый большой палец - оценка моей работы.
Звенел звонок. Учитель спохватывался: «Ну что ты будешь делать?!. Опять он мне сорвал урок!..»
Я, конечно, извинялся. И оправдывался тем, что поднятый вопрос слишком серьёзен…
25
Наказание за мелкое любопытство – Финские сани в деле спасения - Шикарный подарок
Здесь же – в Павлове-на Неве мне пришлось снова столкнуться с делом спасения утопающих. Сначала это дело коснулось меня самого. Пришлось спасть себя…
По весне, кажется в конце марта, отправляясь в школу, хозяйским огородом вышел к Неве. Кругом был ещё лёд и снег. Не замерзал только стрежень. Чернел сильной струёй. Вглядываясь в него, я увидел какой-то плывущий предмет. Оставил портфель и пошёл. Приближаюсь, чтобы рассмотреть получше.
Оказалась пустая деревянная коробка. Развернулся к берегу. Сделал несколько шагов и… провалился.
Течение было таким сильным, что тело моё вытянуло подо льдом горизонтально и потащило дальше. Так стремительно, что я быстро ушёл с головой. Но успел каким-то чудом ухватиться руками за кромку проруби, в которой оказался.
Странно, я не успел испугаться. Напрягая все силы, стал подтягиваться, пока не удалось выложить локти на лёд. Лёд стал обламываться под их упором. Таким образом я двигался в сторону берега. Прямо как ледокол… Сравнение с ледоколом мне в те минуты, надо думать, не приходило.
Наконец лёд перестал обламываться, но вытащить тело на лёд мне удалось не скоро.
Моё утонутие произошло в прямой видимости от дома. Я даже не простудился. А вот мамулю тогда напугал.
Этот опыт с провалом под лёд, мне пригодился буквально через неделю.
Каким-то ветром меня занесло на берег реки Мга. Она окаймляла окраину посёлка и впадала в Неву.
Весна наступает. Лёд уже тонок. По нему носилась ребятня на финских санях.
Я не сразу обратил внимание на двух бегающих с криком тёток. Оказалось, парнишка провалился в прорубь, и они это видели.
Дома были совсем рядом. Я велел тёткам сбегать за верёвкой. Как сообразил?.. Сам же взял финские сани у кого-то из ребят и медленно тронулся в сторону проруби. Убедился, что лёд тонок, но держит.
Подъехал к самой проруби. Парнишка не кричал. Держался за кромку льда. Оглянувшись, я увидел, что тётки бегут по берегу с верёвкой. Дал задний ход. Подъехал к ним. Один конец верёвки привязал к саням. За другой конец велел тёткам тянуть, когда крикну. Они всё поняли.
Осторожно снова подъехал к проруби. Говорю пацану: «Хватайся за нижнюю перекладину. И держись крепче».
Тётки потянули верёвку, и вытянул нас обоих.
Я даже лица этого мальчонки не запомнил.
После батиной науки мне и в голову не пришло рассказать кому-либо о своём «подвиге». Плавать я умел, и дело спасения тонущих стало для меня, видимо, банальным занятием.
Буквально летом того же года пришлось мне вытаскивать маленькую девочку из реки Смоленки в Питере. Мы там оказались с матерью у знакомых.
Девочка лет шести, у меня на глазах, спустилась с берега в причаленную лодку. Она прошла к корме и сразу, убедившись, что я на неё смотрю, опрокинулась в воду. Я сбежал вниз, прыгнул в лодку и тут же вытащил ребятёнка. Он не успел проглотить и пару «огурчиков». А я, при моей квалификации, обмочил только руки по локоть.
Довёл девочку до её дома, и пошёл дальше своей дорогой, невольно стараясь держаться подальше от воды. Чтобы утопающие мне не попались вдруг на глаза. На сегодня, думалось, и хватит…
Забавно то, что родители девочки меня разыскали. За своё деяние я получил волейбольный мяч. Настоящий. В те времена это был шикарный подарок.
26
Трудовые будни в каникулы – Дормидонтыч – Пьянка-гулянка с мордобоем
Кончался учебный год. Наступали каникулы. Отдыхать бы. Да где там! Для меня наступали трудовые будни. Месяц - два я работал. Натуральным образом. Зарабатывал себе на новые учебники и одежду. Это делалось по суровому настоянию отца. Он меня и устраивал. То в бригаду дорожников – укладывать асфальт. Самосвал ссыпал горячий дымящийся груз на дорогу, а я с мужиками, лопатами, разбрасывали его ровным слоем под колёса катка.
То подручным к малярам, плотникам или каменщикам. Даже бывал в рабочих командировках. Особенно запомнилась одна. В деревушку под Войбокало.
Я туда поехал с пожилым и опытным каменщиком Дормидонтом Васильевичем. Славный старичок. Я о нём и сейчас вспоминаю с тёплой улыбкой.
У него была странная привычка время от времени зажимать большим и указательным пальцем обе ноздри и что-то такое пробулькотать, надувая щёки. Так он обычно размышлял, о чём-то задумавшись. В остальном это был добродушный человек, любивший шутку. Жили мы с ним душа в душу.
В деревне нам надо были выложить кирпичом две силосные ямы для животноводческого совхоза.
Работали спокойно, аккуратно. Я месил раствор, подавал кирпичи. Иногда доверялось и мне мастерком пристукнуть, выравнивая ряд по шнуру.
Приходил вечер и мы, перекусив у хозяев, выпив по кружке парного молока, отправлялись на чердачный сеновал. Какое это было блаженство растянуться на пахнущем сене после трудовых кувырканий!
Как-то, в предвкушении такого отдыха, я вдруг обронил: «Ну, что, Дормидонт Васильич, не пора ли нам на кроваткин переулок, да забинтоваться?..» Начальнику моему понравилось моя мысля. Он то и дело повторял потом: «Айда, забинтуемся! Пора!..»
Не жизнь была у нас, а идиллия.
Но судьбе человеческой, рано или поздно, идиллия начинает казаться стоячим болотом. Настолько, что это её начинает раздражать. И тут она нет-нет да подсунет нам что-нибудь эдакое… Чтобы мы не обрастали коростой благоденствия.
Случился какой-то праздник. То ли церковный, то ли казённый – не помню. Словом, загуляло село. Песни и пляски под гармошку. Пьяные весёлые мужики с добродушными улыбками подмигивали нам. Разговоры между собой они вели на повышенных тонах, но незлобиво.
Я во все глаза смотрел на происходящее. Даже вспомнился праздник в кержацкой семье моего друга Серёги. Там, на Урале…
«Во как народ гуляет!..» - подмигивал мне Дормидонт Васильевич, уже изрядно наклюкавшийся. Его то и дело звали в дом, наливали. Он, для вида, осуждающе качал головой, но порцию принимал, занюхивал куском хлеба, умильно крякал и смачно закусывал солёным огурцом. При этом он не спускал с меня глаз, из чувства ответственности.
Всё было так здорово. И вдруг!.. С чего?!. Почему?!.. Гуляющая толпа распалась на две части. И обе бросились к ближайшим огородным заборам, выдёргивать колья!
И понеслась рубка!.. Крик, мат. На рубахах кровавые пятна. Лица перекошены злобой.
Смотрю, на меня с колом над головой летит парень. Я инстинктивно чесанул со всех ног в сторону.
Оглянулся. Парень исчез. А за мной бежит Дормидонт Васильевич. И кричит: «Бляха-муха! Во попали!..» Он хватает меня за локоть, и, дворами, повлеклись мы к своему сеновалу. Забрались наверх. Дормидонт Васильевич и лестницу откинул. На всякий случай.
Продолжение битвы мы теперь наблюдали из своего укрытия.
Вот женщина, по тропинке вдоль дороги… Несёт трёхлитровую крынку, Явно с какой-то закусью. Навстречу ей - пьяный мужик, с колом на плече. И вроде, мужик занят своими мыслями: кого огреть. И женщина, вроде, тут не причём. Вот они поравнялись. Вот почти уже разошлись. И вдруг мужик останавливается, упирается взглядом в крынку. В следующую секунду - хрясть колом по банке. Осколки стекла вместе с содержимым прыснули брызгами врассыпную. Мужик хватает с земли огурец, жуёт со смаком и смехом. «Чёрт, поганый!.. Ведь по руке мог попасть!..» - раздаётся визгливый крик.
Я всё пытался понять: как? Из-за чего заварилась каша? Но вразумительного от Дормидонта Васильевича так и не услышал… «У Фили пили, да Филю ж и побили… Распотешили душеньку…» - бубнил он. И получалось, что ни правых, ни виноватых тут не было. « Ну, зачем же до крови?!.» – не мог я всё успокоиться. «Да это же!.. Как на собаках!.. Быстро заживает!..» – в недоумении разводил руками мой начальник.
27
Николай Самуилович и Моденов – Курс на ВОЕНМЕХ – Случай под мостом
Подкатил выпускной, десятый. Стали мы задумываться о своей дальнейшей судьбе.
Надо сказать, что учителем математических предметов был у нас Николай Самуилович со сложной финской фамилией. Он же вёл и астрономию.
Никогда не спрашивал он теорию у доски. Его уроки отдавались решению задач, примеров, объяснению нового материала. Теорию мы штудировали дома самостоятельно. Потому как без неё, оказавшись у доски, в два счёта сядешь в лужу на глазах всего класса.
На уроках Николая Самуиловича царила творческая атмосфера конкуренции. Поощрялось любое неожиданное решение. Вплоть до самого бредового. При этом учитель и сам светился священным азартом. Его узкое, бледное морщинистое лицо улыбалось. Он колко шутил, и то и дело поправлял свою причёску. На голой голове у него было не более десяти длинных волосинок, но он поправлял их таким жестом, словно усмирял богатую шевелюру.
У него, конечно, были любимчики. От прочих они отличались тем, что им он задавал особо трудные задания. Большое значение имело и то, кто из любимчиков придёт к финишу первым. «Тройка» любимчика равнялась «пятёрке» ученика со средними способностями. Учитель подходил к нашим возможностям великодушно-дифферинцированно.
Любая минута его урока переполнялась весельем непринуждённой игры. И как же много мы успевали!..
Мне и в голову не приходило «изячно сорвать урок» Зачем? Когда само присутствие этого человека превращалось в духовное пиршество для всех. И это пиршество хотелось продлить.
Я не входил в число его закоренелых любимчиков. Скорее занимал некое пограничное положение. Я соображал чуть-чуть медленнее, чем закоренелые.
Приближались выпускные экзамены. Мой дружок Толя Тихомиров, с которым я сидел за одной партой, круглый отличник, всё бубнил мне: «Давай на пару двинем в Военмех».
Николай Самуилович говорил нам: «Большинство из вас легко поступят в любой технический ВУЗ. Вы подготовлены хорошо, я за вас спокоен. Главное, не дрейфите!»
Я тянул на серебряную медаль. Но надо было для этого пересдать «конституцию» по программе седьмого класса. Я имел по ней четвёрку. Мне предлагали это сделать. Но я решил, что и без медали поступлю куда захочу.
Дело в том, что я к тому времени основательно перерешал толстенный том Моденова. Он состоял из задач и примеров для поступающих на физико-математический факультет Московского университета имени Ломоносова. С благословения Николая Самуиловича, многие основательно погружались в этого Моденова…
Когда я дома заикнулся о желании поступать в Военмех, отец повертел пальцем у виска: «Ты соображаешь, куда лезешь?!. Хотить-то ты хоти, да кто ж тебе дасть!..» «А если я всё сдам на отлично?». Отец с усмешкой пожал плечами.
В глубине души я чуял правоту папани. Но в башке моей засело: как, каким макаром они меня зарубят? Самоуверенность моя, настоянная на Моденове была такова, что во мне вспыхнул спортивный интерес: как?.. Я готов был идти на этот эксперимент из жгучего любопытства.
И вот мы с моим Толяном подали документы. Выяснилось, что конкурс в это заведение очень высокий – пятнадцать человек на место. Это обстоятельство только подзадоривало нас. В середине пятидесятых такая «давка на пороге» была обычным делом. «Ничего – пролезем…» - говорил уверенно Тихомиров при том, что ему, как медалисту, вместо экзаменов предстояло только собеседование.
В институт на консультации я ездил на пригородном поезде со станции Ивановская. Но чаще всё же с попутной машиной, везущей кирпич в Питер с нашего завода. Надо сказать, что к тому времени мы уже жили в посёлке Никольское Тосненоского района. Там тоже был кирпичный завод. Только лепил он не силикатный, а обычный «красный». Здесь моему отцу дали отдельную квартирку из двух смежных маленьких комнат. Наконец-то. Для нас это было долгожданным счастьем.
До моей школы теперь было всего пять километров. Я ходил пешком или ездил на велосипеде.
Когда надо было выбраться в Питер, то чаще шли к заводу. Договаривались с водителем, и ехали с ним в кабине.
В то время даже платить за езду как-то не было принято. Большинство шоферов охотно брали попутчика, было с кем перекинуться словом. Все эти кирпичные грузовики ходили с прицепами.
Вот на таких машинах я чаще и ездил в город на консультации и экзамены.
Одна из таких поездок чуть не оборвала всю эту суету.
Мы въехали в город, шпарили по проспекту Обуховской Обороны.
С водителем давно уже было обо всём переговорено. Я рассеянно смотрел сквозь ветровое стекло. Светило солнце. Приближались к мосту Володарского. Под ним видна была сплошная тень. Навстречу нам шёл трамвай. Я даже не сразу увидел его. А когда увидел, понял, что мы летим на него в лобовую атаку. Глянул на водителя – спит. Мы были уже под мостом. Не знаю почему? Как?.. Я вцепился в руль и стал выворачивать влево на тротуар. Слава Богу, по нему никто в эту минуту не шёл. Тротуар узкий – почти никакого пространства для маневра. Тут мой водитель очнулся. К его чести, он без паники, спокойно взял управление на себя.
Мы проскочили мост. Я выглянул в окно. Трамвай стоял. Вагоновожатый, высунувшись из дверей, показывал нам кулак.
Мой водитель стал прижиматься к обочине. Наконец остановился. Мы оба переводили дух. «Ну, ты, пацан…» - сказал он наконец.
Меня трясло. В голове каталась мысль об институте, как о чём-то не обязательном. А, может, и совершенно не нужном. Так он был далёк от меня в эту минуту.
28
Победное выражение «морды лица» - Шелупонь вопросов – Полный облом
Первый экзамен математика письменная. На него я шёл с тревогой. Результаты письменных работ абитуриентам не показывали. Эксперимент был, как говорится, не совсем чистый. И точно. Получил «четвёрку». Было с чего задуматься. Но впереди устные математика и физика. Тут-то я и думал «дать не шутейный бой…»
Наконец-то математика устный.
Вышел к столу, тяну билет. В голове мелькнуло: «А не взять ли сразу штук пять и на все шандарахнуть!..»
Взял. Один. Тут же глянул содержимое. «Семечки!» - мелькнуло. Пошёл, сел на место. Про себя решил: выйду к доске, и прямо с ходу буду писать что надо.
Видя мою незанятость и победное выражение «морды лица», мне передали бумажку с примером и большим вопросом. Я тут же раздолбал пример и отправил шпору страждущему. За первой бумажкой последовала вторая, третья… Словом, понеслась живая работа.
Экзамены принимали два моложавых преподавателя. Каждый сидел у своей большой доски.
Моя занятость была ими замечена. Они посматривали на меня всё с большим недовольством. Наконец один подошёл: «Готов?» «Всегда готов!» - ответил я. «Ну, давай», - и он кивнул головой в сторону доски.
Я вышел. Мне было предложено сесть на стул. Преподаватель сел напротив. Спросил фамилию ещё раз. Я ответил. Он глянул в мою бумажку. «А где решения?» «Прямо на доске буду… - говорю. - При вас…» Он посмотрел на меня с усмешкой: «Ну, валяй!».
Первый вопрос был теоретический. Я шустро начал. Дошёл до половины объяснения. Он вдруг говорит: «Ясно. Давай следующий вопрос». Я с удовлетворением перешёл к следующему – тоже теоретическому. Вскоре услышал: «Так. Давай следующий…».
Дошло до задач и примеров. Я взял мел, сунулся к доске. «Да, ладно. Не надо, - он протянул мне чистый лист бумаги. - Вот давай на нём». Он придвинул свой стул поближе, сел слева от меня.
Я пошёл крошить шелупонь задачи на листке. Он только «такал». Вдруг обрывал: «Ладно. Давай следующее, что там у тебя?..». Я в упоении продолжаю крошить… Вдруг он: «Ну, ладно. Хватит. Иди забирай свои документы…» «Как это – забирай документы?..» - я ошалело захлопал глазами и не сразу нашёлся со своим вопросом. Уж такого удара в лобешник не ожидал.
Губы его были поджаты, глаза смотрели холодно. Они усмехались. «Сказано тебе: забирай свои документы. Ты нам не нужен…» Сердце моё вдруг упало в глубокую яму чёрной безнадёжности. Но голова, ум ещё цеплялись: «Как это не нужен?..» «А вот так…» - он улыбался уже широко, заметив моё потрясение. И тут я вскипел: «Так я вам не нужен?!.» « Ты что глухой? Повторять надо?..» «Суч- чары!.. Ну, и хуй с вами!..» - вырвалось.
Выскочил в коридор, вдруг испугавшись. Руки потные, дрожат.
Сейчас вспоминаю всё это и думаю: это надо же как ловко тот стервец сыграл на моём мальчишеском самолюбии.
А дружок мой, Тихомирыч – поступил. Потом как-то говорит мне: «И не предполагал, что так сурово. С этим… пятым пунктом. Да ведь и ВУЗ-то какой… Особый. Понятное дело. Однако мне неловко – втравил тебя…»
«Не переживай, Толян, - говорю. – Ты тут не причём. Сам виноват. Соображать надо было… Батя мне говорил. Да я всё думал: как они меня завалят? А тут, оказалось и заваливать не надо… Послали в жопу – и все дела…»
В те времена пробовать в другие ВУЗы было не принято. Давалась только одна попытка. Да и поздно уже было в моём положении. По возрасту я годился в армию. Сказывались мои второгодничества…
29
Токарь-пекарь на кирпичном заводе – Маэстро Свистулькин
Свершилась мечта папани. Я был зачислен учеником токаря всё на тот же кирпичный завод. До осени. Приближалась армия. Медицинскую комиссию я уже прошёл.
А пока я колбасился у суппорта огромного токарного станка с четырёхкулачковой головкой шпинделя. Самое трудное было отцентровать деталь. Как правило, такой деталью был здоровенный вал. Его надо было проточить до определённого размера.
Мой учитель по фамилии Свистулькин справлялся с центровкой быстро. Я же мог проколупаться и час. Потому учитель мой, собственноручно установив деталь, закрепив заточенные резцы, поручал мне черновую обдирку. Сам при этом усаживался в огромное, замызганное и изгрызенное долгой жизнью, старое кресло. Взгляд Свитсулькина становился мечтательно-отрешённым. Устремлённым в глубины вселенной, которые открывались ему за стенами и крышей цеха. А со стороны можно было подумать, что он внимательно следит за процессом обработки детали.
С моим появлением он не долго засиживался в своём любимом седалище. Посидев минут пять, уходил к друзьям-приятелям слесарям и электрикам. В какой-нибудь глухой бытовке забивали они козла или перекидывались в картишки.
Возвращался Свистулькин не скоро. И всегда в дурном расположении духа. Хмуро бухался в своё любимое кресло. Оправдывая своё настроение, он мне рассказывал про какого-нибудь Кольку или Ваську. Как они пытались мухлевать, да не на того напали…
У Свистулькина я научился азам картёжной игры в «Кинга». На прочее – уже не хватало времени.
30
Побивание камня бутылками – Страдалец Наливайко - Обманчивость иных сладких предвкушений
Пришёл день и я оказался на Фонтанке, 90. За высоким забором. Сюда свозили призывников со всей области. Нас, из Мги, было человек пятьдесят. Одеты мы все были в полурвань и старьё. Вид был живописный. Впрочем, на казённую службу иначе и не ходили.
Первый шмон, как только ворота закрылись за нами.
Выстроили рядами. Приказали развязать рюкзаки и мешки, положить их у ног. Суровые сержанты рылись в мешках. Извлекали бутылки с водкой и передавали их капитану. Офицер стоял у огромного камня. Картинно размахнувшись, он швырял бутылку о глыбу гранита. По челу глыбы горючей слезой сползала не реализованная радость…
Каменюка возвышался над морем битого стекла. Он показался мне не меньше каменюки под «Медным всадником». Может, и этот сюда приволокли специально. Сделать из него основание памятника какому-нибудь достойному сержанту, расколотившему, скажем, тысячу не початых посудин.
Несколько дней мы околачивались в огромных казармах.
Нас то и дело водили в баню на профилактическую помывку. Именно там, в бане на тщедушного призывника Остапа Наливайко свалилась вдруг слава гарнизонного масштаба. Этот щуплый паренёк, с печальным лицом, имел член почти до колена. Посмотреть на чудо природы приходили в баню даже серьёзные офицеры – пузатые, с лысинами.
Наливайко стеснялся, безуспешно пытался прикрыть срамоту. Увидевшие впервые мужское достоинство бедолаги невольно восклицали: «Причиндал!..», «Эх, не тому дрын достался!..», «Во жердина!..», «Вот это хобот! Мне б такой на недельку!.. Ко мне бы бабы в колонну по одной строились…» Словом, заинтересованных разговоров хватало от завтрака до обеда и от обеда до ужина.
Между приёмами пищи нас то и дело строили во дворе. И начиналось… «Спортсмены высоких разрядов, шофера, художники – два шага вперёд. Марш!..» Мы – остальные – этим избранным завидовали. Было ясно, что счастливчиков ожидает приятное будущее. И ещё было ясно: начальство снимает сливки.
Я обратил внимание на парня с плоским сосредоточенным лицом. Маленькие глаза его были полны напряжённого внимания: не проморгать бы… Он каждый раз выходил из строя. К нему подходил офицер, расспрашивал. Затем командовал ему: «Круго-ом! Шагом марш в строй!»
Опять назывались лакомые профессии, и парень опять выходил из строя. Наконец офицер взорвался: «Слушай, ты! Нам вот балерины нужны. Ты как – не годишься?!. Жопа у тебя круглая, подходящая… Ступай в строй и не высовывайся! Держись, вошь, своего тулупа!»
Про себя я думал, что с моими данными, зашлют куда-нибудь на Кольский или на Сахалин. Хоть увижу дальние края. Такой вариант мне был симпатичен. Я уже сжился с ним и предвкушал… Потому не шибко переживал, что я не киномеханик, не ресторанный повар, не спец по сапожным делам.
Известное дело, сладкие предвкушения чаще всего обманчивы. Вот и я… Оказался в Пушкине. В воинской части при штабе артиллерийской дивизии. Правда, дали понять, что это ещё не конечный пункт назначения.
Тут тоже строили нас. На плацу. И тоже выискивали спецов. Но так как сливки были уже сняты, удовлетворялись второразрядными и третьеразрядными.
Я продолжал тешить себя надеждой, что не всё потеряно. Что, может, зашлют меня всё же на какой-нибудь дикий остров у Ледовитого океана…
Заслали в Гарболово. Местечко в километрах пяти от станции Грузино. А до Грузино мы добирались из Питера с Финляндского на поезде часа два. Словом, не сбылись надежды на путешествие в дальние края за казённый счёт.
Часть была артиллерийской. Тяжёлогаубичной. Из Резерва Верховного Главного Командования (РВГК).
Казарма - четырёхэтажная. Сержанты вели нас по лестнице наверх. Из дверей, этажами ниже, пёрли старики и орали во всё горло: «Салаг пригнали!..» Ещё не понимая смысла этого крика, - но таков уж был его дикий напор, - я подумал: живыми мы из казармы не выйдем. Было страшновато. Вспоминался Урал, зэки, вохровцы…