Стихи и проза | Корова под куполом цирка |
|
Вадька ввалился в дверь, будто за ним гнались двое с автоматами.
– Вовка!.. Вовка!.. – пыхтит, и больше ничего сказать не может.
– Ну-у?
– Вовка!.. Вовка!.. – сопит, топчется на месте.
– Слышу же! Говори!
– Слышишь?
– Слышу!
– Тольку увезли! – бухнул Вадька.
– Тольку?! Нашего?..
– А какого ещё?!
– Мало ли на свете всяких Толек?
– Да говорят тебе: нашего! На «Волге» увезли!
– Чего паникуешь? Может, в гости на такси поехал.
– Нашёл такси! Красная «Волга» и без шашечек! Да и в гости он на трамвае ездит. Забыл?
– Постой, постой. Красная, говоришь?..
– В том-то и дело, что красная! Такого пожарного цвета «Волга»...
А к вечеру мы всё разузнали. Оказалось, Тольку увезли сниматься в кино. Это Тольку-то!.. Да ведь он даже басню Крылова «Кому-то где-то Бог послал кусочек сыра» толково рассказать не сможет. Вот как. И голос у него – так себе... Средненький голосок. Один раз запел: «Ваше величество, госпожа Удача...» так мы чуть со смеху не рассыпались. А всякие танцы и пляски Толька просто не переносит. У него от них ноги и зубы начинают болеть. Зато в казаки-разбойники Толька играет здорово. Как все мы. Прошлой зимой прыгали в сугроб с гаража. И Толька. Тоже смело прыгал. Как все мы. Ну, ещё здорово у него получается руками разводить, когда говорит. Прямо непонятно. Не за одни же размахивания руками человека в кино снимают?..
Я рассказал папе про Толькино кино.
– Что ж, бывает... – сказал папа. – Видно, талант у человека прорезался. А талант, Вовка, штука редкая. Так что за твоего друга можно от души порадоваться.
– Ну и ну, – говорю, – в казаки-разбойники с нами играл, с гаража в сугроб вместе прыгали, на мечах сражались и вдруг – бац! – талант какой-то...
– Вот именно, – говорит папа, – вдруг, бац. Только не талант вдруг, бац, а случай. Случай, видимо, и помог опытным людям разглядеть в Тольке способности.
«Ничего, ничего, – подумал я, – не всё Тольке случаи. И у нас с Борькой и Вадькой они, может, тоже ещё будут. Тогда и у нас что-нибудь прорежется. Непременно. Только попались бы нам опытные люди. Чтоб точно увидели и сказали: прорезается или нет».
За Толькой приезжали то на красной «Волге», то на зелёной, то на чёрной, то на белой. Повезло человеку: сплошное катание на разноцветных «Волгах».
Первое время Толька махал нам рукой. Мол, привет, друзья... Мол, некогда, тороплюсь, кино ждёт... А потом и махать перестал. Подойдёт к машине, щёлк дверцей, бух на сиденье, хлоп дверцей и – покатил. Дверцей-то он мастерски хлопал. Как в кино. Так что, где уж ему с нами теперь в казаки-разбойники гонять.
– Тоже мне, звезда экрана... Вычёркиваем его из списка отряда, – сказал Борька, когда Толька перестал нас замечать.
– Вычёркиваем безжалостно, – поддержал Вадька.
И мы его вычеркнули.
Но вот какая штука получилась. Получилось, что из списка вычеркнуть легко, а совсем позабыть – дело другое. Что-то не очень-то выходит с этим делом.
– Эх, Тольки не хватает, – скажет иной кто-нибудь.
– Не Тольки, а четвёртого нам не хватает! Четвёртого человека! – сердито поправит Борька. – Предлагаю взять Витьку из третьей парадной.
– Нашёл кого брать! Твой Витька на пианино с утра до вечера брямкает. Без выходных. Родители прямо канатами прикрутили его к этому пианино. Дождёшься твоего Витьки...
– Сравнили Витьку с Толькой! – говорю. – Да Толька, если хотите знать, такой человек, что давно бы в щепки разнёс это пианино, чтобы к нам поскорее выйти!..
Тут уж Борька непременно скажет:
– Вы что?!. Забыли кого мы из списка отряда навечно вычеркнули? Забыли?!.
И вот раз, когда нам очень не хватало четвёртого, мы посмотрели на Толькино окно. А оно раскрыто. И в окне торчит вычеркнутый Толька. Со всеми своими большими ушами. Сидит, пригорюнившись. Положил своё киногеройское лицо на руки. Смотрит в нашу сторону. Вернее, осторожно выглядывает из-за колючего кактуса в горшке на подоконнике. А у подъезда – никаких «Волг».
– У-у, – киношник штопаный, – зашипел Борька. – Видеть тебя не могу. Вертолёта ждёшь, да? На машинах уже не ездишь, только на вертолётах?..
И кулаком ему грозит.
Прошлись мы под Толькиным окном, как ни в чём не бывало. Будто мы его и знать не знаем. А что? Подумаешь, кинозвезда Голливуда. Ещё и за кактус спрятался. Больно нам такой нужен.
Раз прошлись, другой, третий.
Остановились зачем-то.
– Эй, ты артист недобитый! – кричу. – Дуй сюда к нам!
Прямо непонятно: с чего это я вдруг закричал такое.
Толька так и подскочил. Чуть горшок с кактусом за окно не полетел.
– Я?!. Да я мигом!.. – орёт.
Тут Борька на меня набросился:
– Забыл?!. Кого вычёркивали, забыл?!.
Не успел он меня как следует отругать, как появился Толька. Молниеносно появился. Из окна что ли выпрыгнул? Наверно. Потому что в кино и с десятого этажа выпрыгивают, а тут всего третий. Низковато, конечно. Поэтому-то мы и не разглядели как это у него так ловко вышло.
Подходит к нам. Сияющий такой.
– Айда, ребята, – говорит.
И мы пошли. И сразу стало всем ясно, куда идти и чем заняться первым делом. Наверно потому, что теперь снова был с нами наш Толька. Мы как-то даже не сразу вспомнили про его кино. Вспомнил Вадька. Вдруг вспомнил:
– Толька, постой! А про кино чего же молчишь?
Толька нахмурился, махнул рукой.
– А чего рассказывать?
– Как чего?! Он ещё спрашивает!
– Нечего рассказывать...
– Во даёт! Ты что же, зря что ли на разноцветных «Волгах» раскатывал?!.
Толька вздохнул.
– Выходит зря...
– За ним, понимаешь, как за важной птицей... На «Волгах»! Не на «Москвичах» каких-нибудь, не на «Запорожцах», не на мотоциклах, не на великах...
– Причём тут птица, – буркнул Толька. – У них гараж неподалёку. В нём одни «Волги». Вот и заезжали за мной шофера. По пути...
– Постой, постой. Интересно получается! – Борька даже разозлился. – Ездил, ездил и – зря! Нет, ты нам зубы не заговаривай гаражами. Выкладывай всё по порядку.
– Действительно. Выкладывай, давай.
И Толька начал.
– В гости я ехал, – говорит. – К Алексею Петровичу. Это давно уже было. Ну, еду как всегда. И вот прямо в трамвае уставился на меня какой-то длинный, усатый. Смотрит и смотрит. Вот так вот смотрит – Толька показал.
– Контролёр, – думаю. – И беру ещё один билет.
– На всякий случай?
– Какой там на всякий случай! Первый билет у меня в руках совсем измялся. От волнения измялся. Беру другой. А он всё равно смотрит. Думаю: второй бы билет не порвать от волнения. Не успел порвать – приехал. Выхожу. И он за мной выходит! Ну, думаю: что я такое натворил? Ничего плохого вспомнить не могу. Я – бегом. Оглянулся: и он бежит! Догоняет, да ещё руку тянет. Схватил меня. Шажищи-то у него. Во какие! «Стой! – говорит. – Тебя-то мне и надо!» Что вы меня хватаете? – говорю. – Вот мой билет! Я к Алексею Петровичу еду. Если хотите знать, я целых шесть копеек в кассу опустил!.. «Какая касса?! Какие копейки?!. Это же всё мелочи! Как тебя звать? – спрашивает. «Толька», – говорю. А он: «Послушай, Толька, соглашайся, а?..» Нет, – говорю, – не соглашусь. Не на того напали. «Ты хоть бы спросил на что соглашаться». А мне это и не интересно, – говорю. «Не интересно?!. Настоящее кино делать – не интересно?!. Ну ты и фрукт!..» – тут он даже присвистнул. Вот так и познакомились. Его Аркадием Леонидовичем зовут. Он на «Ленфильме» режиссёром работает. Вот. Ну, а на студию в первый раз я с мамой приехал.
– Это на красной «Волге»? – спросил Вадька.
– Нет. На девяносто четвёртом автобусе. А на красной «Волге» уже потом.
– Не перебивай, Вадька. Ну?.. Дальше что?
– Ну, приехали на студию. Посадили меня за стол. А на столе дыня в тарелке. И нож. Аркадий Леонидович говорит: «Как, Толя, справишься один с корнеплодом?» – и кивает на дыньку.
– Справился?
– Ещё бы ему не справиться...
– С бесплатной дынькой...
– Ладно вам!.. – сказал Борька. – Давай дальше.
– Ну вот. Пока я с дынькой справлялся, меня сфотографировали. Раз десять. Я даже подумал: хорошо с этим кино связываться. Дыней угощают. Фотографируют. И всё бесплатно. Кругом народ весёлый. Шутят, смеются. Потом Аркадий Леонидович и говорит: «Ну, сладкий корнеплод смутузить – дело не хитрое. Посмотрим как ты с ролью справишься. А на сегодня хватит с тебя одной дыни». Вот. Ну, а потом роль мне дали. Беспризорника. Такой оборванный, грязный мальчишка-воришка. Уже и курить во всю умеет.
– Знаем.
– Вот. А кино называется «Костры на снегу». Про гражданскую войну. В ту войну таких беспризорников было много. Ну, сначала репетиция, потом съемки начались. Стали снимать станцию в степи. На станции народу накопилось! Мужики бородатые, бабы ребятишки. С мешками, с чайниками. Все кричат, стонут. Подходит поезд. Мешочники чуть под колёса не прыгают, – уехать хотят. На крыши полезли, в окна. Кричат, ругаются. А из одного вагона выбрался старичок Тополев. Больной такой, в худом пальтишке, с шарфиком на шее. А кругом давка. Его толкают со всех сторон, чуть совсем не затолкали. Он вот так вот выбирался. И всё узелок к себе прижимал.
Толька показал.
– А в узелке у него, ребята, на исписанной бумаге многолетние труды были и, главное, кусочек хлеба. Вот такой вот кусочек. Вернее, сухарик. А ведь этот Тополев знаете кто? Он учёный. Всяких бабочек, жучков, паучков всю жизнь изучал. Тут революция, война страшная, а он из-за своих бабочек больше всего переживал. У него в Петрограде очень ценная коллекция этих бабочек и жучков осталась. Он только о ней и думал всю дорогу.
– В Петрограде?!. Так это ведь у нас в Ленинграде!
– Ладно, Вадька, без тебя знаем.
– Так зачем он в степи на станции очутился? Сидел со своими бабочками в Петрограде.
– А он в Петрограде долго болел. Вот он и приехал к сестре своей. Подлечиться думал, поправиться. А сестра его уже к тому времени умерла. Только он про это пока не знал. А ему от станции ещё далеко добираться, вот что обидно. С узелком-то, больному, да ещё не известно к кому... Ну, вышел он из вагона, и тут от свежего воздуха да от голода у него голова закружилась. Закачался он вот так вот, узелок выронил. Тут я по команде и выскакиваю. Я ведь беспризорник, воришка. Знаю, что в узелке хлеб должен быть. С виду узелок не такой уж и маленький. И я будто думаю, что весь он хлебом набит. Вернее, беспризорник так думал. А сам-то я знал, что там только многолетние труды и маленький чёрствый сухарик. Последний. Ну, раз я воришка, раз у меня роль такая, я хвать узелок и бежать. И чего меня дёрнуло обернуться? Оглянулся, а учёный Тополев смотрит на меня такими глазами... прямо страдальческими...
Толька показал.
– Я чуть сам не заревел. Ведь он на репетициях никогда на меня так не смотрел. Поворачиваюсь и – к нему. Эх, вы, – говорю. – Тут такая война, а вы только жучками своими умеете заниматься. Вот и узелок проворонили. А у вас там самый последний сухарик. Вы думаете, к сестре приедете, подлечитесь, поправитесь?.. Эх, вы, а ещё учёный... Держите свой узелок покрепче. А к сестре ехать не надо... Тут Аркадий Леонидович как закричит диким голосом: «Стоп мотор! Стоп! Толька!! Ты чего же, хулиган этакий, вытворяешь?! У тебя же немая роль вора! Вора, а ты?!. Марш отсюда, с глаз моих!.. Марш!!. Репетиции только прахом пошли... Такую свинью подложил...»
Ну, я и ушёл. Совсем.
Мы долго молча сопели, потому что Толька нас прямо огорошил.
– Да-а... – сказал наконец Вадька. – А как же теперь кино? Его теперь без тебя, может, и не снимут.
– Снимут, – ответил Толька.– Возьмут другого беспризорника и снимут. Их на станции много было, не я один.
– Снимут – не снимут... Не в том дело, – сказал Борька. – А в том, что наш Толька молодец оказался. Вот что главное. Я бы на его месте тоже ни за что не украл бы у человека последний узелок. Да ещё у такого больного. Да ещё у такого растяпы.
– Мы с Вовкой тоже не украли бы. Ни за что... – сказал Вадька и посмотрел на меня.
– Не украли... – передразнил Борька. – За то нас в кино и не снимают.
От наших слов Толька почему-то совсем раскис. Грустный такой стоит. А ведь вышел к нам такой весёлый.
– Ну, чего ты?! Чего ты расстраиваешься?! – рассердился Борька. – Ведь ты же не украл! Или, может, забыл? Может, всё-таки украл?
– Нет, не украл. Хорошо помню.
– Ну так чего же стоишь, как ушибленный! Подумаешь, кино! Переживём как-нибудь и без него. Верно?
– Верно, – отвечаем.
Один Толька ничего не отвечает. Подумал-подумал.
– Нет, – говорит. – Не зря меня Леонид Аркадьевич отругал. Выгнал только зря…
– Во даёт! – крикнул Вадька. – Да его – этого твоего Леонида Аркадьевича самого отругать и выгнать!
– Отругать?.. За что?!. – удивился Толька. – Да вы подумайте, ребята! Я теперь понял! Ведь когда все увидят, что у больного старичка украли узелок, ведь тогда все зрители его пожалеют! По-жа-ле-ют… А как же иначе?! Что ж это за кино, если от него ни грустно, ни смешно и жалеть некого? И ещё… без воришки тоже нельзя. Никак. Скажут: «Ну и беспризорники: узелки с хлебом возвращают. Сытые какие-то беспризорники. Не было тогда таких. Неправда это!» Понимаете?.. Зрители так скажут. А зачем чтоб неправда?..
– Так чего же ты хочешь? – грозно спросил Борька.
Толька пожал плечами.
– Ничего не хочу. Разобраться хочу. А ещё хочу туда… на съёмки.
– Ага! Леонид Аркадьевич, пожалуйста, тресните меня по шее. А то в тот раз я так удирал, что вы меня не догнали.
– Постой, Вадька, – сказал Борька. – Толян, иди-ка ты домой. Попроси таблетку, запей водой и приляг на диван. Ладно? Не обижайся только, хорошо? Я ведь по-дружески. Потому что и нам надо от тебя немного отдохнуть. Наговорил ты тут, наговорил – голова разболелась. Да и поздно уже. Пора расходиться.
И мы разошлись.
– Сегодня Тольку видели, – сказал я папе за ужином.
– В кино?
– Нет, на улице. Встретились наконец.
– Ну и как поживает наш уважаемый артист?
– Плохо поживает.
– Это что же, замучили трудные роли?
– Какой там роли!.. Его из кино выгнали.
– Выгнали?! – папа оторвался от газеты. – Как так? За бездарность что ли? Объясни, не понял.
И я объяснил.
– Вот оно что! – сказал папа. – Кино-то оказывается, Вовка, – это тебе не сладкую дыню лопать. А?.. Ну и случай выпал твоему другу. Прямо целое испытание свалилось на человека. Хорошо ещё, голова у него не только чтобы кудри носить…
– Какие у Тольки кудри? Он вовсе не кудрявый.
– Ну, это я так, к слову… Видно, сильный актёр играл старичка учёного. Вон как подействовал на Тольку одним взглядом. Тот и про роль свою позабыл. Да–а…
Папа задумался.
– А знаешь, Вовка… Похоже, Толян с честью выйдет из этого испытания.
– Ни откуда он теперь не выйдет, раз его выгнали.
– А вот увидим.
И папа оказался прав.
Через день мы увидели красную «Волгу». У Толькиной парадной.