Стихи и проза | Геростратова слава |
|
Геростратова слава
Вот живёт человек, как нормальный. Всё у него в порядке. Деньги из кармана не вываливаются. Жена есть. Пусть не красавица, зато своя. И дети в школу не опаздывают. И вдруг бац!.. На голову такого-то человека сваливается слава. Сваливается как бревно, которое может и зашибить до смерти...
Был в нашей бригаде носильщиков такой Калабашкин. Толик. Здоровый такой парняга. Сходу пол состава один обслужить мог.
Вот как-то стоим мы на перроне нашего Витебского вокзала. Ждём поезда из Кудыкиногорска. Вот-вот подойти должен. Подходит, наконец. Похватали свои тележки, бежим. Степанов – у него 31-й номер – всегда шустрее всех норовит. Вдруг Толик:
– Стойте, ребята. Хотите, я ногой состав остановлю?!
Ну, мы все:
– Да брось ты! Некогда.
– Сэкономь ты деньги на протезе!
А Калабашкин не унимается:
– Смотрите, простой ногой остановлю.
Оставил он свою тележку. Соскочил вниз с перрона на полотно, и идёт навстречу паровозу. Мы стоим. Рты у нас сами пооткрывались. Смотрим. Подходит он к локомотиву – не боится. Ставит ногу на рельсину. Поднимает носочек, ну, как футболисты мяч останавливают. Давит носочком на переднее левое колесо и... чтобы вы думали. Останавливает. Целый состав...
Ну, мы ему помогли забраться на перрон. Поздравили его с удачей, и побежали встречать пассажиров. И Толик бежит с нами. И нога у него абсолютно целая.
Степанов – 31-й номер – когда отработали, попросил Калабашкина поднять ногу и подержать её на весу. Толик держит, а Степанов щупает: все ли, мол, кости на месте. Чудак, думал, что Калабашкин прикидывается не пораненным. А Толик смеётся:
– Сильнее дави, Стёпа!..
И мы смеёмся:
– Вот мужик!
– Калабашкин, а – железный.
А через час вышел начальник вокзала Мамалыгин. Злой-презлой.
– А ну-ка, ребята, дыхните, – говорит. – Особенно ты – Калабашкин.
А мы ж соцобязательство брали чтобы, значит, на работе ни гу-гу. Насчёт зашибить...
Ну, мы дыхнули. Всё нормально. Стоим, за Толика переживаем. А Калабашкин, дурак, вдохнул, что чуть куртка не лопнула и знак номерной не отлетел, да и выдохнул... Так, что начальника станции Мамалыгина поймали на лету у телефонной будки. Поставили мы его на ноги. Аккуратно поставили. Сами не знаем: смеяться тут или нет. На всякий случай не стали.
– Спасибо, ребята, – говорит Мамалыгин. – А ты, Калабашкин, здоров больно дуть-то... Поскромнее бы надо... Всё же на работе находишься... – И ушёл начальник всё равно злой-презлой.
Через несколько дней такая история. Пассажирский поезд из Длиннозубова опоздал. Не доехал до города метров сто и встал. Конечно, вызвали к начальству Калабашкина. «Еле, – говорил потом, – отбаярился».
Дальше – хуже. Уехал он в отпуск. По графику. Не то в июне, не то в июле. Уехал к родным в деревню. Только начал отдыхать, – вызывают его срочной телеграммой. Приехал. Его бац! – к начальнику всех вокзалов. «У нас, – говорят, – где ты отдыхаешь, в том районе, поезд шибко запоздал. Не ты ли, – спрашивают, – с пьяных глаз там его притормозил?» «Нет, – отвечает, – я в тот день со вчерашнего оклематься не мог. Всё лежмя лежал. Дома. Окошки пооткрывал для свежести воздуха и лежал». «Ну, смотри, – сказали ему, – пьяным увидим – переведём в стрелочники. Или вообще уволим из нашей системы». Зря его так. Ему у нас хорошо было.
Отгулял он отпуск. Включился в работу. Новые соцобязательства подписал. Более передовые. Более научные. Словом, всё хорошо. Всё нормально. На Толика и мы, и пассажиры нарадоваться не можем – уж больно здоров он работать. С тележкой управляется просто играючи. Хоть ты на неё целый вагон багажа накидай.
Ну, иногда мы, для веселья, вспоминали про славное умение Калабашкина... Вспомним, посмеёмся и – всё. А он уже давно не смеётся, когда вспоминаем. Серчает даже.
И вдруг узнаём: звонил министр воздушных путей сообщения нашему министру путей сообщения. Будто говорил нашему министру такое: «Тут мои самолёты начали запаздывать. Не Калабашкин ли твой у меня в небе озорует? Я уж не знаю как он там ногу свою задирает, только вот – факт, и надо дело расследовать».
После этого, естественно, вызвали Калабашкина к нашему министру. Попросили поднять ногу. Как можно выше. Видят: выше потолка ему не поднять, – с тем и отпустили. Причём, отпустили очень не охотно. «До другого раза», – сказали.
Вконец расстроился Калабашкин. Мы его утешаем:
– Да не бери ты в голову, Толян.
– Чихай, – говорим, – на этих министров...
– На министров не шибко-то и почихаешь... – отвечает он жутко огорчённо.
Уволился наш трудовой друг по собственному желанию. Мы всей бригадой устроили ему проводы. Как полагается. И часы «Восток» от всего коллектива справили. На память. С подписью, всё как полагается...
Теперь он работает в музее Изобразительных Искусств. Летом он там травку постригает. Осенью – листья смётывает с асфальта. Зимой снег лопатит около всех фасадов.
Люди приходят в музей смотреть масло и графику. Иные и не заходят туда, а спрашивают только: «Как нам найти Анатолия Григорьевича Калабашкина?» Ну, им укажут. Не охотно так. А эти прихожане-то и пристают к нему с расспросами где родился, где рос, приносил ли со школы двойки... В общем, много всякого нужного и не нужного стараются у Толяна вызнать. А он от этого устаёт пуще, чем от работы. Вот есть такое кино: «Бремя славы». Не зря есть...
Теперь директор музея косится на Толяна. Мол, поступления в кассу падают катастрофически. Ну, конечно, раз люди приходят не на картины любоваться, а на Калабашкина...
Мы иной раз, теперь-то реже, приходим всей бригадой к нему в гости. Но он говорит, что и от нас уставать стал. А жена его заявляет, что мы малоподходящая компания для её супруга. Ничего себе фишки?!.
У нас же, на нашем вокзале творится теперь чёрт те что. Поезда стали раньше срока приходить. Наш Мамалыгин другой раз выйдет и скажет:
– Эх, нет среди вас Калабашкина! Такого мужика просрали... Прохезали такого отличного производственника!..
Мы уже намекали Толику: давай, мол, назад. Ждут тебя все не дождутся. Премиальные, – говорим, – у нас теперь высокие. А Толик смотрит куда-то в бок, и грустно-грустно так говорит:
– Эх, ребята... Я теперь и Светку свою, если идёт куда не туда, остановить боюсь. Из музея ухожу, на фиг. Оформляюсь в ночные сторожа. Всё тише...
А наш Степанов – 31-й номер – говорит:
– Слава – она штука такая. Не всякое молодецкое плечо её, голубушку, удержать смогёт...