Стихи и проза | Геростратова слава |
|
В разлуке
– Билет у тебя?!
– Кажется...
– Что значит кажется?! Сейчас же проверь!
– Вот он.
– Спрячь немедленно в бумажник, пока не потерял! Так ты понял?!
– Что понял?
– Что, что!.. Сначала съешь яички, соль в баночке. Потом бутерброды с колбасой. Чай пей из своего стакана, понял?..
– А лимонад?
– Что лимонад?! Лимонад, если проводника не будет или чая...
Такое заседание маленького семейного клуба может продолжаться до тех пор, пока поезд не тронется, и оба супруга не придут в лёгкое замешательство оттого, что расстались, так и не расцеловавшись...
У Михаила Селёдкина было всё точь-в-точь. С той лишь существенной разницей, что он успел поцеловать супругу. Правда, в спешке промахнулся, и попал куда-то мимо губ...
Предприятие, на котором Селёдкин получал зарплату, командировало его в город N для проведения определённых работ. То есть с той минуты, когда поезд тронулся и Селёдкин развернул аккуратно завёрнутые пакетики со снедью, он стал принадлежать к крылатому племени командированных.
Запивая поедаемые припасы лимонадом, он с умилением вспоминал жену, словно многовековая пропасть разлуки разделяла их любящие сердца (как сказали бы высокопарно в старину).
Уже лёжа на своей верхней полке, при свете потолочного светильника, не поленившись, достал из бумажника фото жены. Рассмотрел её лицо и поцеловал его всё сразу. Тут уж не надо было спешить, и потому трудно было промахнуться. Тем более, что именно это изображение жены являлось для Селёдкина талисманом...
– До свидания, дорогая, – сказал он мысленно.
Как видите, теперь у нас есть основание извинить нашего героя за неудачный поцелуй на перроне.
Он спрятал фотографию, повернулся на бок и предался сладкому воспоминанию первого свидания с нею. Постепенно сладкое воспоминание перешло в глубокий сон.
По прибытии в город N Михаил Селёдкин включился в работу. Когда истёк срок командировки и тех десяти дней, на которые ему продлили пребывание в городе N, он выключился. Событие это можно считать знаменательным хотя бы потому, что оно означало возвращение к жене. Кроме того, это событие давало серьёзный повод компании новых друзей-аборигенов, сидящих вокруг горячительного напитка за одним из столиков ресторана «Лада», общепринятым образом распрощаться с Селёдкиным.
Прощание затянулось. Провожающие и провожаемый считали своим долгом выразить накипевшие симпатии каждому из присутствующих в отдельности и всем остальным сразу.
И хотя сам Селёдкин должен был через час покинуть славный город N, он явился инициатором встречи за этим же самым столиком на следующий день. К счастью, в компании нашёлся человек несокрушимой трезвости. Такие Бахусу не по зубам... Вот такие-то на профсоюзных собраниях и проводят жёсткую линию руководства. Надёжность их заключается в том, что выпей такой и целое ведро, линию он будет гнуть всё ту же – не сгибаемую...
Но вернёмся к Селёдкину. Как-то некрасиво задвинули мы его в тень. А ведь с героями так поступать не гоже... Короче, не смотря на упорство Селёдкина, этот человек талдычил остальным о каком-то поезде и о чьём-то отъезде...
И не напрасно талдычил. Его линия опять оказалась не сгибаемой: провожаемого доставили к поезду. Успели даже любезно ввести в вагон. Успели показать даже полку. Полка опять была верхней. На неё поставили чемодан Селёдкина. Объяснили ему как пользоваться этим предметом в качестве ориентира для нахождения своего места в случае большой качки.
Поезд тронулся, аборигены-провожающие куда-то подевались.
Получив бельё, Селёдкин стал стелиться. Эта работа сейчас была явно ему не по плечу, и потому не могла быть закончена в возможно планируемые сроки... Осознав это, он чертыхнулся, плюнул на свою не боеспособность и отправился.
Пошёл в туалет.
Ему хватило такта занять очередь, не требуя к себе снисхождения.
В туалете, закрыв за собою дверь на все замки, он взглянул первым делом в зеркало. Зеркало явно подсунуло ему изображение некоего его двойника, который перед тем как представиться, предавался беспробудной трёхмесячной спячке. Опухшие веки двойника говорили Селёдкину о том, что он вряд ли его видит.
Отвернувшись от этих невидящих глаз, он решил избавиться от избытка влаги в организме. Это занятие принесло облегчение и подвигло к ясности в раздумьях. Потому и пришло в голову, что, кажется, едет он. Едет домой. Едет к дорогой супруге.
Туман нахлынувших тёплых чувств окутал всего Михаила и заволок помещение. Селёдкин достал из бумажника фото. «Дорогая, – сказал он, взглянув на дорогие черты, – вот я... во всём своём непотребном виде... прости меня, если можешь... – и со слезами на глазах, он поцеловал полузабытое лицо. Несколько скупых, горьких капель упало на изображение. Селёдкин кулаком вытер влагу. – Что-то ты у меня сегодня небритая... Да, дорогая... ещё одно испытание, которое выпало на нашу долю, подходит к концу. Скоро, скоро мы увидимся. Пойдём в кино. Заодно посмотрим кинохронику наших дней. Я эти кинохроники люблю больше, чем сами кино. Особенно про всякие наши достижения в соревновании с капитализмом. Ну, да ты знаешь мои слабости... Потерпи ещё немного. Утром ты не успеешь проснуться, как я постучу в нашу дверь...»
В дверь туалета стучали давно и требовательно.
«Ты не смотри на меня с такой укоризной, – продолжал Селёдкин, – я знаю, что я не хороший. Но ведь это так... наносное... чьё-то тлетворное влияние... Наверно, вражеское... А ты у меня вечно хорошая и не забываемая... Вот видишь, не дают нам с тобой побыть наедине... чёрствые люди... Вот сейчас на мою голову будет много брани и упрёков. Но я всё вынесу, слышишь, дорогая, всё!.. И мы ещё построим новое общество для всего человечества!..»
Захотелось снова избавиться от избытка влаги в организме. Поезд шатало на стыках, и потому Михаил попадал в очко как-то уж очень прерывисто.
В это время проводница открыла дверь своим ключом.
– Ты куда это фуришь?! – раздалось басовитое негодование человека при исполнении. – Люди думают, что ему тут плохо стало, что ему медицинская помощь, а он тут живой да здоровый фурит по помещению! А мне убирать!.. Ах, ты пьянь базарная! Я вот сейчас ссажу тебя с поезда! Имею право! За нарушение!..
Сбылись предчувствия Селёдкина: на его голову многое чего обрушилось. Да так, что он не нашёлся и пикнуть в свою защиту. Стоял понуро, похожий на распятого преступника Варавву...
Люди в коридоре, увидев, как остро он в том нуждается, помогли ему попасть из туалета в коридор.
Остывшая наконец проводница, принесла ему фотографию, оставленную им на умывальнике.
...Утром, убирая простыни, Михаил пытался мысленно составить мозаичное панно вчерашнего дня. Вдруг рука его нащупала, где-то там в ногах, кусок бумаги весь изжёванный какой-то коровой.
«Фотография!..» – похолодел Селёдкин. Внутри у него что-то сжалось, что-то опустилось и потом оборвалось...
Зажмурив глаза, он потянул за уголок. Взглянул. Явно фотография. Лежала изображением вниз. С ужасом перевернул. И тут у него отлегло. На него, понимающе улыбаясь, смотрело собственное лицо, изборождённое глубокими морщинами вдоль и поперёк. Между прочим, такие морщины рождаются не только от помятости бумаги или от горестно-трагических раздумий. Бывает, что они являются делом грубых рук человеков...
Он достал бумажник. Раскрыл. Мечтательный взгляд жены смотрел на командировочное удостоверение. И именно на отметку об убытии...