Стихи и проза | Приметы бытия конкретного |
|
О литпредпочтениях
Сергей Петрович!
Суровую задачу Вы мне задали: высказаться о своих литературных предпочтениях. Тема для целого трактата.
Высказаться же кратко - это перечислить только имена. Но попробую…
Я считаю, что писатель – это, прежде всего, язык, несущий на себе отпечаток неповторимых особенностей личности. Именно он воплощает оригинальность мыслительного подхода к бытию. Чем самобытнее писатель, тем большей индивидуальностью обладает его язык. И вместе с тем, язык-то у всех пишущих по-русски, один: русский. Сам этот язык (как и любой другой) обладает своей исторической культурой, становившейся и развивавшейся во времени. Я не представляю себе писателя, не стремящегося из жгучего инстинктивного интереса «овладеть» этой культурой. Только глубокое владение ею, как мне кажется, даёт право на эксперименты. Эти эксперименты могут быть очень интересными и осмысленными уже по тому, что в их основе лежит вкус и чувство меры, продиктованные сутью национальной языковой культуры.
Разумеется, мои «требования» не распространяются на работу гения. Рукой такового водит Господь. Необходимые знания культуры заложены в нём с рождения на генетическом уровне. Гений неповторим. Но он один, своим явлением значительно влияет на языковую культуру народа, нации. Он вносит «свои коррективы», что позволяет языку в определённой степени меняться и тем самым оставаться живым. Не будем забывать, что и сам народ – гениальный «языкотворец».
Но вернёмся к писателям не гениальным, а к тем, у которых «лишь» истинный природный талант. Эти, как мне кажется, основательно работают над тем, чтобы изучить, освоить все предыдущие «наработки» литературно-языковой культуры. Это освоение идёт, как правило, успешно. Хотя порою и без спецшкол, без спецВУЗов, без спецлекторов. Потому как сама такая работа «покорителю глубин и вершин» в сласть, в кайф; затягивает с потрохами… Эта работа одаривает сердце и душу «изыскателя» такими головокружительными открытиями, что с ними, пожалуй, ни что на свете не сравнится. Да ещё если на пути одного «изыскателя» встретится другой с таким же сдвигом по фазе. Университет ещё тот!
Между прочим, такая работа одаривает открытиями и в самом себе своих творческих возможностей. Этот кайф позволяет оттачивать не только свой слог но и правоту нравственных устремлений, возможность лишний раз «проверить себя на великих образцах», говоря высокопарно…
Хватит разглагольствовать. Пора бы и «ближе к телу».
Чем меня покорил когда-то Кузьминский при первом же знакомстве. Сразил наповал тем, что мог часами читать наизусть Баратынского, Дельвига, Языкова, Козлова, Никитина, Пушкина, Фета, Тютчева, Маяковского, Сельвинского, Хлебникова, Пастернака, Заболоцкого, авторов современников, которые по обстоятельствам и строчки не напечатали при жизни и т.д. С каким изяществом он мог играючи извлекать из них такие «роскошные лакомства», так их «выкладывать на блюдечко» стихийно случившейся духовной трапезы!.. И какое наслаждение испытываешь от причастности к этому пиршеству, от смакования неповторимого выплеска чьей-то мятежной мысли, души, отпечатавшегося в слове.
Вот ещё, вспомнил. Вы спрашивали Кузьминского о Василии Агафонове в своём письме. И он Вам ответил в таком роде, мол, а чего мне Агафонов, когда есть Фолкнер… А ведь лихо сказал! Вот он фундамент-то!..
Потому-то у Кузьминского, при всех его вывертах, всегда присутсвует вкус и чувство меры. Удивительная штука! С ним можно не соглашаться в силу «своих данных», но не видеть, что это не шарлатан, нагоняющий тень на плетень, нельзя. Да, он очень сложен. Не всякому по зубам. Но под ним истинный фундамент культуры, и потому он волен снаряжать свой колчан, угодными ему стрелами…
А без такого фундамента, о коем я тут «трендю», имеем шарлатанов чистой воды. Знай, шьют платье для голого короля, скажем, вот таким «прикольным манером»: «Эффективность функциональной поэтики, преодолевающей саму автономию поля литературы путем создания конструктивных утопических сообщений и прямых критических высказываний. Секулярная литература отдает себе отчет в том, что всякое
художественное высказывание является актом моделирования социальной реальности, то есть актом перформативным, и не может продолжать исповедовать миф об автономии творца, эволюционировавшего от неповиновения господствующему дискурсу к застывшей позе невменяемости и независимости от контекста. Инструментализируя свой сакральный статус секулярная поэзия специализируется не только в герменевтике социальных очевидностей, но и стремится преодолеть институциональные рамки всего лишь литературы…» и так далее, и тому подобное…
Да взять того же Женю (забыл фамилию), который главный редактор сборника «Квадрига Апполона». Наверняка Анатолий Григорьевич давал Вам на просмотр. Я прочёл в этой «квадриге» его статьи, его рецензии, его художества (речь идёт о Жене). Да это же бред собачий! И какая железобетонная самоуверенность! Сколько же их - таких родимых бродит в наше время по России! Какие полчища! И само время истолковывается ими, как время «ихнего Фарта». Но, как любил повторять Кузьминский: «Слова когда-нибудь накажут…» Между прочим, вещие слова… Особливо у нас, в России.
К Довлатову отношусь с душевной нежностью. Алешковский – тоже настоящий. Но Довлатов мне более симпатичен по той простой причине, что он своими вещами ближе к большему числу простых людей. Как, скажем, Шукшин. Оба они теперь классики. Оба обогатили духовную жизнь россиян.
Мне доводилось наблюдать Довлатова «вблизи», в различных редакциях. От его громогласных остроумных издевок работники редакций разбегались по щелям, как тараканы. Они его на нюх не выносили. Впрочем, таких любителей повыпендриваться хватало и помимо Довлатова. Из тех пёрла грубая прямолинейная неприязнь, угроза «применения силы», намёк на «кулачную месть». А у Довлатова за трёпом проглядывало щемящее страдание Гулливера, которого обижают мелкие шавки, а дать им «достойный ответ» ему мешает жалость, боязнь нечаянно «покалечить» эту мелкотравчатую шушеру… Патологическое великодушие - неповторимый ключ стиля Довлатова. Прежде всего оно заключено, как и должно быть, в личности автора. При таком «раскладе» автор обречён на успех. Но важно было ещё и успеть. Довлатов успел…
А ведь мне тогда казалось, что он так и останется памятной достопримечательностью тогдашней окололитературной жизни. А он поднялся. Он по-серьёзному очень много работал, несмотря ни на что, оставаясь верным своей натуре. На кон он поставил всё. И свою жизнь – разумеется… Кстати, ежели на кон не ставить, не класть свою жизнь, то вряд ли чего дельного получится…
Коли говорить о моих пристрастиях в классике, то начать надо с древнерусских летописей, с прозы протопопа Аввакума (блестящая проза!), с поэзии Кантемира, Симеона Полоцкого. А далее Гончаров (страшно его люблю), Тургенев, Карамзин, Гоголь, Лесков, Даль со своим словарём (какое вкуснейшее чтиво!) Салтыков-Щедрин (по моим представлениям это самый великий прозаик России. Его время ещё не пришло). Далее, пожалуй, Набоков. Какой стилист! Сейчас по местному радио читают его повесть «Машенька». И вот врезалось, почти дословно: …в саду на столе видны «беловые крючки» птичьих экскрементов… «Беловые крючки» - надо же так сказать! Какая точность! Сказать так может только Набоков… Правда, его эстетская холодноватость чуток «примораживает душу»…
А чудодейственный драматург Островский со своей речью волжских купцов, а Чехов, а Куприн, Замятин – несть им числа…
Ну, и мой наилюбимейший Иван Алексеевич Бунин. В нём всё – мера и вкус. В нём высокая глубинная суть русской человеческой души. Он выявляет то сокровенное этой души, чем можно обогатить цивилизацию, чем можно гордиться средь прочих народов и наций. Перечтите его рассказ «Пост». Всего две страницы!.. А как много сказано и о русской природе, о русской зиме; и о русском писателе, и о России, и о святом предназначении искусства. Какой божественный, неугасимый свет изливают эти две страницы на сердце читателя! Этот свет изливается до сих пор. И будет изливаться, пока не угаснет солнце… Правда, мне кажется, это та высота русской словесности, которую нельзя перевести на какой-то другой язык… Какая жалость…
Далее назову Платонова, Бабеля, Шергина, Юрия Казакова, Юрия Коваля, Паустовского, сегодняшнего Валерия Попова…
Рассказ Казакова «Трали-вали», на мой взгляд один из самых лучших рассказов на русском языке. Представляю себе, с каким бы удовольствием прочёл бы его Иван Алексеевич… И как долго бы оба писателя молчали, если бы им довелось встретиться… Им было бы о чём помолчать. Неловкость же затянувшегося молчания наверняка была бы «устранена» звоном содвинутых стаканов…
Очень высоко ценю поэзию Николая Рубцова. Я знал его лично, не долго, правда. Дружил с ним до его отъезда в Москву, где он и пошёл «на взлёт». Удивительно то, что когда я с ним познакомился, у него уже было написано почти всё самое главное. Я сразу увидел (про себя горжусь этим), что передо мной «агромадный» русский поэт, готовый классик. А ведь в Довлатове я сразу не увидел этого… Надо честно сказать.
Ну и, конечно, над всем созвездием русских поэтов и прозаиков царит он – Александр Сергеич! Без него, как мне порою думается, мы были бы примитивны и однообразно унылыми. И были ли бы без него Тургенев с Гоголем такими, какими мы их узнали?..
Любое его стихотворение, поэма, сказка, рассказ, повесть, письмо, высказывание несут страждущей человеческой душе катарсис такой мощи, что слеза благодарности готова навернуться на глаза каждый раз, когда склоняемся над божественным «вымыслом»; когда строка перехватывает дыхание…
Поразительный факт. Анна Петровна Керн – «мелкий эпизод» в жизни Александра Сергеевича. Сколько таких было… В письме другу Родзянко он назвал её «премиленькая вещь». Разумеется, поэт был человеком своего времени. И как прочие молодые, из «блестящих», любил высмотреть «очередную жертву» на великосветском балу или в имении близких. Высмотреть для пополнения своего потаенного списка… Только в отличии от повес - «завоевателей для счёта»; в отличии от папуасов в гусарских мундирах, таскавших на шее невидимые ожерелья из дамских сердец, - в душе Пушкина жило и глубокое восторженное преклонение, тайное обоготворение женской красоты, женского начала… Они-то и диктовали искренность заветных стихов с посвящениями…
Сдаётся мне, что и его горячее: «…и милость к падшим призывал…» идёт от той же скрытной ипостаси его души.
Странно, но мне иногда кажется, что по причине существования в душе Пушкина этого высокого интима, мы, его потомки, на сегодняшний день не живём в пещерах и не жарим на вертелах тела соседей по лестничной площадке…
…Прошло полтора века. Анна Петровна похоронена на маленьком кладбище под Торжком, в сельце Прутни. На её могиле в любое время года лежат живые цветы. И сейчас лежат… Какая честь! И подарил эту честь «внезапной» даме сердца Александр Сергеевич. Вот оно божественное величие поступка светлого гения…
Словом, для меня он сокровенный друг и в литературных потугах, и в размышлениях над ипостасями человеческой сути, и в житейском движении как по суровым лежнёвкам, так и по бездорожьям бытия…
Да, из американцев очень ценю Марка Твена, Мелвилла, О.Генри, Фолкнера, Хемингуэя. Американская проза – великая проза. Сопоставима с русской. Иногда я задумываюсь: так кто мощнее? Толстой или Фолкнер?.. Меня ещё что поражает, что все эти матёрые мужики отлично переведены на русский. Есть возможность смачно вкушать «сочное мясо» изделий их неувядаемого Духа.
Хоть и клочковато, но, вроде бы, чегой-то....
Будьте!
Гиневский
2009