Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
* * *
Спасибо тебе, Нида!
ты была щедрой
как женщина,
умеющая любить.
Какою свободой
дышали твои дюны!
На их вершинах,
мне казалось,
что я могу положить
руку на плечо
Солнцу.
А море,
огромное море
не могло обойтись
без твоих ласк:
волны подставляли
свои гривы
твоим теплым
песчаным ладоням,
и они приглушенно
рычали,
как влюбленные львы.
Ветер,
столько раз перевернувший
песочные часы
на вершинах твоих холмов,
не истощил твоей щедрости.
Такою узнал я тебя,
Нида,
и мечтаю
вернуться к тебе еще –
ведь не каждую песчинку
твоих дюн
я запомнил в лицо.
* * *
Сидим. Витаем в эмпиреях
над откровением костра.
В воде – на донышке ведра
звезда прохладная стареет,
и побрехушками за чаем
исчерпан теплый этот вечер,
в траве зелененькие свечи
уже почти не замечаем,
как похудевшим рюкзакам, –
спиной хотелось притулиться, –
уже давно ночная птица
на сон грядущий пела нам.
* * *
Когда сгустился мрак ночной
и тени слились воедино,
в густой траве – здесь у плотины
с не умолкающей струей
зазеленели светляки
то группкой, то поодиночке,
то над травою на сучочке,
то прямо вот – из-под ноги.
И чудилось мне, будто встарь,
мы по домам идем с пирушки,
и нас доводит до подушки
в руке подвыпивший фонарь.
* * *
Не сетуйте,
что долго не пишу.
Кляните почту,
верьте: виновата!
О, как пожар
вечернего заката,
чтоб вам послать,
в конверт я уложу?!
Вот эту ветку,
этих снегирей –
два сгустка крови
на горящем снеге;
тот самолетик,
в коем человеки,
к земле под ними
тянутся сильней;
все то, в чем вы
сейчас растворены
и мир прекрасным
дарите душе,
чтоб на ином
опасном вираже
глазам искать –
искать его огни.
О, долго ли?..
Какое счастье – знать
среди ночей
январских снегопадов,
наедине с собой,
что мне еще не надо
в своей любви
письмом вас уверять…
* * *
На Петергофские фонтаны
ложится сумрак белой ночи.
И, кажется, он напророчил
деревьям сонные туманы.
Но серебро струи прохладной
уже горит огнем зари,
и день вчерашний у двери
не тяготится новой датой!
СКВОРЕЦ
Скворец, мой дружочек,
уставший гонец,
я ждал тебя очень
и ты – наконец
пробился речистый
с великим трудом,
чтоб белые числа
чернить угольком;
глашатай крамольных
весенних вестей
предвестником молний
сидишь на шесте!
* * *
Темнеет. Дали кругаля.
Но вон, –
желанным предвкушеньем
чаев с малиновым вареньем, –
огни знакомого жилья.
Казалось бы, недалеко
они – совсем подать рукой…
Когда ж мостом шли
над рекой,
глаза смежались.
Оставалось
уже чуть-чуть…
до сеновала.
* * *
Валерию Попову
Уже поджарены грибы,
дрожит в стекле граненом водка,
от перламутровой селедки
в глазах алкающих рябит;
и нам, унесшим от дождя
из лесу полные лукошки,
достанут липовые ложки –
нас по заслугам наградят.
Не зря кладем устало локоть
на край тяжелого стола –
нас Богоматерь из угла
сейчас не судит очень строго…
А дождь то прыгая на крышу,
то убегая в огород,
с досады, что не достает –
к окну лицом –
натужно дышит.
Пугать?..
Напрасно. Поливай уж.
Старайся, юноша, зело!
А нам, как видишь,
так тепло,
что сон и хмель
одолевают.
* * *
Только ли ветер,
когда о дорогах…
Только ли звезды,
когда позовут…
Только ли месяца –
желтого рога
это всего лишь
одна из причуд?..
Только ли наговор
волглых туманов,
только ли сладость
отравы ночей,
только ли молнией,
в душу нам грянув,
сердце заставят
биться сильней?..
* * *
Светало быстро.
День вставал.
И с петушиною побудкой
любой травиночке
беспутной
не думалось
про сеновал.
Век впереди,
казалось, долог,
а с ветром балуясь –
так вечен,
когда догнав,
широкоплечий,
смеясь, хватал
за край подола.
Беги же,
руки разбросав,
в восторге
голову закинув.
…Еще пока
наполовину
отбита времени
коса.
* * *
Устал и склонен на поблажку
себе. В лесную суету
себя выгуливать веду
к букашкам всяким и ромашкам;
иду смотреть
совсем бесплатно
на то,
как в солнечные пятна
вползают шустро
муравьята…
Иду, пошатываясь,
конченный,
и тихо балуюсь
озончиком.
* * *
О, сборы на рыбную ловлю,
о, детство, о, детство мое!..
Я тонкие снасти готовлю
и правлю крючка острие…
Еще не проснулся – зевота,
смежаются сонно глаза,
но кровь убыстряет – и вот он –
извечно прекрасный азарт.
В охапку схватив телогрейки;
в авоськах хлеб-соль с молоком…
А солнце чуть брызжет из лейки
там где-то совсем далеко;
за шиворот капельки с веток,
и тёмные пятна колен,
и россыпь весёлых приветов,
проснувшихся птичьих коленц;
и спешка: скорее, скорее
дать волю цветным поплавкам –
удилища гибкие реют
и свищут над нами слегка…
Что возраст с угрюмой начинкой?
Я счастлив – я жил налегке:
озерная – та камышинка
невольно качнулась в строке.
ЗВЕНЬЯ ЦЕПИ
Округу всю сама Унылость
держать решила взаперти:
на ум – не шло, из рук – валилось,
и было места не найти
с утра. Сосущая истома,
тревога на сердце весь день.
И так тянуло прочь из дома,
как будто в доме быть беде.
А за порогом, вдоль опушки
с побежкой лисьей вброд и вплавь,
соринками играя в рюшки,
все шастал ветер среди трав;
березки и подрост осинок,
не ведая про чей-то гнев,
то надувались парусиной,
то опадали, замерев;
а туч скрипящие возы
влачились из какой-то дали –
клевали возчиков носы –
недоспанное досыпали;
темней, темней… Совсем черно.
Уже – ни посвиста, ни зова.
Дыхание затруднено
и воздух наэлектризован.
Но словно дернули засов
и – разом рухнули стропила, –
загрохотал небесный кров
под сапожищами громилы;
пошел медведем на стволы,
спуская клочьями рубахи,
и уберечься не могли
в домах закрывшиеся птахи;
ревмя ревел десятком ртищ
под всполохи белее мела,
от сухожилий корневищ
кора по сторонам летела;
валились дерева со стоном.
Суки, расщепливаясь вкось,
трещали медленно в надломах,
как сокрушаемая кость.
Напрасно просекой бежали
тел телеграфных череда…
Настигнув, рвал и – отлетали
с надсадным визгом провода.
Он не устал, отбушевав,
а, топоча, ушел на Запад.
Видать имел довольно прав
и там крушить, ломать и лапать.
А здесь, – судьбу свою избыли –
слепа, нещадна и горька. –
Здесь вулканическою пылью
над ней дымились облака;
Заря просачивалась вяло,
как нить в игольное ушко.
Страх отошел… Среди развала
дышалось выжившим легко.
* * *
Минута редкого веселья,
о, как тобой упиться рад!
Когда вокруг заговорят
от чуда сладкого безделья
людские лица и предметы
на языке беспечной шутки;
когда, покинувшая сутки,
богатством кажется несметным.
О, как она мне дорога!
И каждой клеточкою тела
она всесильная владела,
как реками их берега.
И уносила на край света
ее недолгая струя,
как будто вот она – моя
последняя… и песня спета.