Стихи и проза | Цепи одной литые звенья |
|
5. Акварели
И я природы соглядатай.
И видеть ею мне дано
в любое тусклое окно
ее не нищей, а богатой
чудесной жизненностью сил –
беспечною или угрюмой,
объятой радостью иль думой.
Мой взор всегда в ней находил
огонь движенья. В ступе будней
она невечных поражала
то хладом строгости кристалла,
то теплой каплею беспутной.
И если все слова вот эти
один навеянный мираж,
то как рассудок держит наш!
Как расставляет ловко сети!
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СТИХАХ ЭТОГО ЦИКЛА
Изменчивость и противоречивость наших ощущений природы одаривают сердце радостью и печалью. Не потому ли одухотворяем ее? Не потому ли безотчетно тянемся к самому завалящему пыльному ростку, которому и дела нет до нашего существования?..
Стихи эти, по сути, – слепки счастливых и грустных минут жизни. Когда терпкое ощущение бытия – подаренное Чудо. И еще.
Думаю, что если в стихотворении или рассказе «…дышат почва и судьба», то даже не будучи опубликованными, затерявшимися на дне ли письменного стола, среди иного ли бумажного хлама, этот «продукт» все равно, пусть слабо, излучает ауру духовности. Той самой духовности, что вливаясь в поток уже существующий, порожденный другими творцами, дает нам шанс сохранять лицо Человеческим. Сохранять несмотря ни на локальные, ни на вселенские катаклизмы…
5 – 1
Поворотясь лицом на юг,
Я чую оттепель щекою…
…Морозы то, то снегопады,
то снова ночи коротки,
едва доносится с реки
весенний воздух горьковатый;
то снова травы в небосклон
упрутся стрелами тугими,
и твари ползают под ними,
и домик птичий заселен;
то морок знойного июля –
от неотступности жары
в тени скучают комары:
«Ну, хоть откуда бы подуло…»
То яркий осени багрец
и льда налет на темной луже,
то лесу вновь метель со стужей
несут серебряный венец.
И снова ждем, пока растает, –
в мечте о будущей весне, –
и к этой вечной новизне
душа живых не привыкает.
* * *
Весна – ты чудо резонанса!
Знак пробужденья возникай:
В холодном горле из фаянса –
Звенящий голос ручейка!
* * *
Ну и Февраль?!
раздуты щеки:
сквозь губы трубочкой –
свистит
и щедро сыплет
из горсти
на блеск
укатанной дороги;
то на крупитчатость
рогожи
он мечет белые снега,
и часто иглы
с армяка
спадают белою порошей.
Но где-то сгрудились
тесней,
спиной к его последней
стуже –
в своем извечном
простодушьи
шептались Слухи
о весне.
* * *
Поворотясь лицом на юг,
Я чую оттепель щекою,
Хоть лед, скрипящий под ногою,
Еще и крепок и упруг.
Но в тяге вечной к новизне
Невольно время мы тропим,
И не верна снегам глубоким
Душа, готовая к весне.
* * *
Ну что с весною?
Где замешкалась?..
Зимы надломленная
стать
видна в полях
за теми вешками:
все стерегут следы
полозьев
и, указуя путь саням,
от ветра
с крупкой пополам
по небу серому елозят.
Нас тяготит уже зима,
когда не снег –
одно названье,
когда так долго
увяданье
и днем, и вечером –
впотьмах.
И, может, зря
их там торопят сюда –
на родину отцов:
вот шапки черные
скворцов
тяжелые пятнают
хлопья,
у нас бескормица и холод
в отместку
за тепло их песен,
и клич, казалось,
бесполезен…
Но чаще лед
ломами колют.
ВЕСНА ПРИХОДИТ В ГОРОД
Как приходит в город весна?
Она приходит
стуком ломов
в заледеневшие тротуары
и, не дожидаясь разрешения
«Войдите» –
она вваливается в город,
превращая улицы в реки;
она зажигает слепящий свет
во всех блестящих предметах
и окна домов, в ее руках,
превращаются в зеркала.
Весне нравится отражать:
отражать в лужах
просыпающиеся деревья
с еще черными выпуклостями
будущих почек;
отражать
утренние заморозки,
отбрасывая их к полудню
далеко за городскую черту.
Ей не кажется жестоким
сбрасывать с крыш
увядший снег.
При этом
она звонко хохочет.
Как она уверена
в своей правоте!
Прохожие поднимают головы
и идут,
не пряча руки в карманы.
Кой-где, на панелях
появились,
очерченные мелом «классы»,
и некоторые,
вполне взрослые,
прыгают на одной ноге,
надеясь, что этого
никто не замечает.
Они ведут себя так,
словно это им, а не птицам,
предстоит покинуть
опостылевшие
Индии и Африки.
* * *
Все ближе с каждою верстой
скрипят,
скрипят полозья Марта
и снегириный цвет заката
в лесу, за дымкой голубой,
ложится розовым пятном
на снег, которому потом
придется сжаться
в серый ком,
чтоб стали в лужице воды
закаты новые
видны.
* * *
Снег был
крупитчато-дерюжен,
чернели только
пятна луж,
но ветер,
взявшийся за гуж,
в себе уверен был
что сдюжит.
Утрами неба
акварель
теснила скуку
монотона,
и в синей шапочке
с помпоном
бежал по улице
Апрель.
* * *
На глубине – под снегом белым,
под игом холода зимы,
где дни и ночи – царство тьмы,
к земле прижался бледным телом
никем не видимый росток.
Казалось, мертв он. Никогда
под ним промерзшая вода
не даст живительный глоток.
Но в этом тельце жизнь текла
едва, но верная себе:
мужала медленно в борьбе
побега слабая стрела,
чтоб в нетерпении однажды,
вдруг пересилив крепость льда,
пробиться наконец туда,
где опьяняет ветер влажный
и к югу тянутся ветвями
деревьев чуткие стволы,
где рядом с ней – еще полны –
две лужи с острыми краями.
* * *
Зима убралась восвояси.
Чернеют на поле грачи.
Скороговоркою речист
ручей, родившийся из грязи,
оставленной все той же – ею,
бежавшей в полдень впопыхах
у веток прямо на глазах.
Но те об этом не жалеют,
а топчутся в холодной жиже
ногами мокрыми стволов,
с улыбкою – ведь довелось
дожить до солнца, что нанижет
на ветви капли новых почек…
Весна спешила – столько дел…
И отражавшийся в воде,
был юный лоб чуть озабочен.
* * *
Прорвется солнце между туч
и в серый лед Невы ударит,
и там, где были пятна гари,
водой напьется первый луч.
Но неуемный, жаркий, жадный –
ему-то мало полыньи! –
от Петропавловской стены
к граниту, над которым всадник,
пойдут расщелины борозд
с зелёным отсветом зазубрин
и берегись – когда не убран –
не вскинут в небо хрупкий
мост!
На запад,
с пушкою полдневной,
однажды тронется Нева,
и Исаакия глава
увидит лед в заливе
первой!
БОРМОТАНИЕ ТАЛОЙ ВОДЫ
1
Косноязычна речь ручья
тогда, когда он
вот-вот ожил;
когда дрожит
на хладном ложе,
не осознав еще себя.
К полудню,
только припекло
на гальке
звонкое стекло,
ручей
уверенно зело,
Сверкнув,
как поздний санный полоз,
из лепета
являет голос.
2
Бормотание талой воды,
причитаний ее
прихотливость:
то настырно звучат,
то стыдливо
слюдяными глотками
лады.
В поле, в роще ли –
те же коленца –
приглашают зеленым
одеться
завалящее даже
поленце –
это брага
из солнечной фляги
заморочила лес
и овраги.
3
Эта оторопь льдин,
этот шорох,
этот треск,
толчея ледосплава –
это пишутся
первые главы
глубиной
сумасшедших повторов!
О, создатель поэмы экстаза,
мир, как плод,
что еще не завязан,
и не назван
тобою ни разу,
начал ты
с неземною охотой
дерзким ходом
речных ледоходов!
* * *
Запустенье и холод в саду.
Снег сошел. Захлебнулся ручей.
Черный лист прошлогодний – ничей –
Я прутком с сапога отведу.
Посмотрю на осевшие грядки
Со стоячей водой по бокам,
По которой плывут облака,
Как и там – надо мной –
Без оглядки.
Отчего ж… догадайся, поди,
Так как прежде не верится слепо
В невеселое низкое небо
У которого все впереди?
* * *
Отуманило вешнее утро
так намедни
грустившее сердце –
сил едва-то хватило
усесться
старику
со своей самокруткой
на крыльце –
сединой в облака.
И теперь уже
память легка:
жизнь прошла,
все что нес – расплескал –
растворилось,
что было когда-то
в этом запахе дня
горьковатом.