Стихи и проза | Чертополох |
|
повесть
(продолжение)
10
Пришёл я чуть раньше. Увидев меня, вахтёрша тётя Шура взмолилась, запричитала:
– Ромушка, дорогой, выручи!
– А что такое?
– Посиди за меня минуток сколько-то. Тут вот перевод от дочки соседка принесла. Дочка у меня аж во Владивостоке...
– Так завтра получите.
– Милый ты мой! Завтра, завтра... Не в деньгах дело. Деньги-то я получу. А мне охота узнать как у ней жизнь обстоит. Ей всё некогда, писем не пишет. Вот только когда на переводе черкнёт строчку – другую... Я мигом, Ромушка. Мне тут всё рядом...
Отпустил я тётю Шуру.
Сижу в вахтёрской загородке у дверей. Кресло старое, с продавленным сиденьем. Но сидеть хорошо, уютно: подо мной и на спинке по телогрейке. Тут же слева – телефон. На стене ящик с ключами от кабинетов.
Мимо проходят, но никому до меня нет дела. С низу идёт тепло от калорифера. Можно и подремать. Но дремать не хочется.
Сижу и думаю о том, что скоро состоится генеральная репетиция большого концерта. Кружок Светланы Дормидонтовны тоже буде участвовать. Правда, без Генки Бойцова. Выгнали его из кружка. Умудрился чьим-то ботинком попасть в люстру. Мне даже его жаль теперь. Правда, сам нисколько не огорчился. Видно, надоели ему эти танцы...
Я уже забыл про Генку. Думал о кружке. Как-то пройдёт у них генеральная. Потом – большой концерт... Я слышал музыку и видел всё, что делалось на сцене. И, странно, очень волновался. Будто выступал вместе со всеми перед зрителями...
...Я так и рванулся вперёд. Всем телом навалился на стойку: не показалось ли? Но нет, не показалось.
Каштановые волосы, выбивавшиеся из-под белой вязаной шапочки. Светлое пальто. Деревянные пуговицы на хлястике. И походка...
Следом шла бабушка. Уже прошла мимо, как кто-то дёрнул меня за язык:
– Гражданка, попрошу предъявить пропуск, – сказал я голосом, каким говорят на посту и при оружии.
Она обернулась. С минуту разглядывала меня, щуря глаза. И по тому, как менялось её лицо, я понял, что сделал что-то нехорошее и, вместе с тем, идиотски–глупое. Я был готов провалиться, но дурацкие слова были уже сказаны.
– Идите. Идите, пожалуйста, – пробормотал я. – Я пошутил. Я... глупо конечно...
– Вот! Вот где твоё место! – сказала она отрывисто. – Лакеем в дверях и – не больше!..
Услышав голос бабушки, Лена остановилась.
Я смотрел ей в лицо. Глаза распахнуты, на щеках румянец гнева, губы поджаты. Я смотрел в её глаза и всем существом просил пощады, прощения. Было горько и стыдно... Да скажи она сейчас: «Ползи по-пластунски!» с какой бы радостью плюхнулся бы я в самую грязную лужу. Но она молчала. В глазах её было отвращение. Нет, не отвращение, а хуже – презрение...
Было горько и стыдно от сознания своего ничтожества. Но обидно не было. За что мне было обижаться? За унижение?..
Я видел её глаза. Пусть и такие... Разве этого мало?..
11
Я только хотел посмотреть как они сядут в вагон трамвая. Не раз так делал.
Они вошли во второй. Я – прыгнул в первый. Минуту назад мне бы это и в голову не пришло.
Я прошёл в конец вагона. Протёр запотевшее стекло рукавом. Стал вглядываться в прицепной вагон. Почти ничего нельзя было разглядеть. Окно было забрызгано мелкой грязью. Народу было мало, и я наконец увидел их – две серые тени.
Вагон дёргало, мотало из стороны в сторону. Я старался не упустить их из виду. И было немного неловко от этого моего «выслеживания».
Сколько мы ехали по времени, я не знал. Но вот тени приподнялись. Мне показалось, что я ошибся, что это не они. И даже вздохнул с облегчением. Но на всякий случай выглянул в открывшуюся дверь. Увидел: они. Едва успел спрыгнуть.
Шли они медленно. Лена держала бабушку под руку.
На пути оказался магазин. Они зашли.
Я дождался их и решил держаться теперь поближе. Они могли в любую минуту свернуть в подворотню. И они действительно вскоре свернули. Прошли по двору. Дверь парадной хлопнула за ними. Чуть погодя, я потянул её и тихо прикрыл за собой.
Полутёмная лестница со ступенями из грубого щербатого камня. Металлические гнутые перила с выломанными прутьями. Но чисто. Пахло сыростью. Чувствовалось, что лестницу недавно мыли.
Лампа светила где-то высоко, похоже, на четвёртом этаже.
Странно, я никак не думал, что они живут в старом доме. В почти таком же как мой.
Шаги вдруг стихли. Донёсся глухой звук звонка.
Я поспешил вверх. Вот и третий этаж.
Дверь была уже закрыта, но у порога, рядом с половиком, чуть шевелилась белая бумажка. Видно, когда закрывали дверь, её выдуло. Это была часть небольшого листка, неровно оборванного.
Я отошёл, встал под свет из пролёта. Прочёл: «...батона 25-16 ...одну бутылку... 300 гр ...пенталгин». Я не сомневался, что всё это написано рукой Лены. Как же мне повезло, и как же я был рад! Ведь у меня до сих пор не было ничего такого, чтобы напоминало мне о ней. Я сложил клочок и осторожно положил его в нагрудный карман. Особенно мне было приятно думать, что никто об этой бумажке не знает, и никто её теперь у меня не отнимет.
Я бросился вниз и тут же вспомнил, что не взглянул на номер квартиры. Вернулся. И вдруг засомневался: та ли дверь. Она была обита дерматином, с бронзовыми рифлёными головками гвоздей. Цифра номера – витиеватая, тоже бронзовая. И глазок. Почему-то я всегда не любил двери с этими глазками. Ты стоишь у дверей, звонишь, а тебя рассматривают. Решают: отозваться или нет, пустить или не пустить. И как же это неприятно – стоять у таких дверей.
Да-а, если бы я сейчас позвонил, мне бы вряд ли открыли... Но тут же я почему-то подумал, что, может быть, они живут только вдвоём с бабушкой. Одни женщины. И мало ли кто позвонит... Уж тут-то, чего там, глазок нужен. Понятное дело...
На последнем марше, заметив выпирающий с низу перил изуродованный, весь в гармошку, пруток, я вдруг почувствовал в себе такую силу, что, казалось, мог завязать его в узел. Но я его «отрихтовал» – выпрямил руками. Теперь он был прямой и ровный. Оставалось приварить болтающийся конец.
Я вышел из парадной. Дверь грохнула за мной.
У меня было такое ощущение, что куда бы я ни пошёл, за что бы ни взялся – всё у меня получится, во всём будет везение. Мне не терпелось это проверить.
Во дворе, у детских качелей, я заметил женщину с детской коляской. Вот сейчас подойду. Спрошу как звать бабушку Лены. И она наверняка знает. Назовёт. И не задаст дурацкого вопроса. Я совершенно не сомневался, что будет именно так.
Подошёл.
– Здравствуйте.
– Здравствуй.
– Вы, наверно, знаете Дунаевых?
– Дунаевых?.. – она задумалась. Сердце у меня замерло.
– Знаю.
– А не скажете, как имя отчество бабушки. Лениной?..
– Екатерина Евгеньевна.
– Е – в квадрате!
– Что? – переспросила женщина.
– Говорю: спасибо вам большое, – я заглянул в коляску. – Мальчик?
– Мальчик.
– Пусть вырастает сильным и смелым, – мне и самому не верилось, что это сказал я.
Я шёл по двору и спиной чувствовал какими глазами смотрит женщина мне вслед. Я подумал, что на многое можно решиться, когда сзади кто-то смотрит на тебя вот так.
12
Не раздумывая, вскочил в первый же трамвай, и он оказался мой. И свободное место у окна, – будто ждало только меня.
За стеклом мелькали вечерние огни, силуэты зданий, тёмные стволы деревьев, сквозь голые ветви которых льдистыми белыми искрами дробился свет уличных фонарей.
А я вспоминал. И было мне сейчас смешно увидеть себя растерянным, даже напуганным. Тогда... когда крался за ними. Правда, я пытался себя развеселить картинкой: на мою голову сваливается милиционер. Неожиданно. Прямо с неба. Он хлопает меня по плечу: «Почему озираемся? Не из шайки ли квартирных налётчиков?..» А развеселила эта картинка меня только сейчас.
О лоскутке бумаги, исписанном рукой Лены, я изо всех сил старался сейчас не думать. Всё оставлял на потом, когда приеду домой, когда успокоюсь. Но вдруг меня охватил испуг: а не приснился ли он мне? Не потерял ли его? И я торопливо просовывал руку под куртку, нашаривал карман. Нет, он был у меня, со мной.
И тогда веселее думалось мне о её бабушке. Уж как я только не называл её про себя. И «е» в квадрате, и «е» плюс «е», и «е» - жды «е», и даже «е2 – е4». А что? Стандартный первый ход в шахматах.
И виделась мне Екатерина Евгеньевна совсем не бабушкой. А очень молодой. Конечно, постарше Лены. И такие же у неё глаза, лоб, волосы. И походка такая же. Ведь было же так когда-то. Точно было. И звали её все просто Катя, Катюша... Я вдруг представил себе Екатерину Евгеньевну, нет, просто Катю в каких-то горах... В горах Памира. Почему-то альпинисткой. В светозащитных очках, в не продуваемой куртке, с оранжевым рюкзаком на спине и надёжным альпенштоком в руке. И не сама она по себе среди ветра, снега и скал, а во главе целой группы альпинистов. В группе одни парни. Здоровенные и молчаливые. Как медведи. «Ну, что, мальчики, – говорит Катя, посмеиваясь, – заберёмся-ка на ту вон сахарную голову?» «Одумайся, Катюша, – ворчат медведи, – этот сахар нам не по зубам. Это же семитысячник. Будто не знаешь...» «Ага, медвежата, струсили! – хохочет она. – Ладно, посидите у костра здесь в долине, а я уж одна...» И она идёт в сторону грозной вершины, оглядывается и видит как её молчаливые медведи растянулись цепочкой и бредут, не отставая, за ней...
Вот, может быть, какой была когда-то Екатерина Евгеньевна. А сейчас?.. Ведь человек к старости меняется. Неужели и я изменюсь? Стану хмурым, злым, ворчливым стариком. Таким занудным старикашкой, что люди будут от меня шарахаться. У меня даже мурашки побежали по спине. Нет уж, лучше свалиться в пропасть во время какого-нибудь восхождения... Но тогда я погибну. Меня больше никогда не будет на свете. А как это: «Не будет?..» Мне вдруг стало очень жаль себя. И я так и не смог представить себе, что меня совсем не станет на земле. Не-ет. Я буду жить. Долго-долго. Ведь мне ещё столько лет расти. Надо бы ещё придумать установку... Такую штуковину, чтобы очищать атмосферный воздух от кислотно-щелочных и ртутных соединений. Да-а, придумать бы такое...
Дома я долго не мог уснуть. Всё ворочался, ворочался. Наконец включил ночничок. Я люблю его. Он у меня в виде двух человеческих ладоней, держащих световой шар. Маленький абажур похож на полусферу с кольцом Сатурна. Стоит ночничок чуть повернуть, как свет уже падает иначе. Под мой ночничок хорошо думается...
Я потянул со стола учебник «Истории».
– Ты чего там всё шебуршишься? – сонно и недовольно проворчала мать.
– Да надо. Подучить кое-что.
– Подучить... Дня ему не хватает.
Я раскрыл учебник. Снова всмотрелся в буквы на клочке бумаги.
«Она только с виду такая... Неприступная, как вершина семитысячника. На самом-то деле девчонка девчонкой...»
Но чем больше всматривался я в её удивительное лицо, чем больше думал о том, как хорошо она танцует, какая она отличница, как занимается английским и музыкой, тем меньше мне верилось, что она такая же, как мои одноклассницы. Или как Кубышкина, скажем. И всё боязней становилось подойти к такой, заговорить. Нет, только видеть. Видеть издали. И радоваться, что видишь её... Конечно, не так шумно, как радуются альпинисты, когда заберутся на свою вершину...
Глаза мои снова останавливаются на клочке бумаги. И тут я начинаю себя ругать словами Антонины Васильевны: «Ну, дуролом! Дуролом и есть!» Она даже вон – в магазин ходит. А если некогда, пишет бабушке что купить, чтобы та не забыла. Заботливая внучка. Бабушка, наверное, на такую не нарадуется. А я-то... из неё памятник сооружаю: «Взглянуть страшно! Подойти боязно! Заговорить опасно! Ну, дуролом!..» И живут-то они не во дворце, а в обычном старом доме. Там и трубы-то отопительные, надо думать, старые. Бывает, лопаются. Заливает их... Тоже достаётся. Уж как это бывает, я знаю...
13
Приближалась генеральная репетиция. Кружок Светланы Дормидонтовны подготовил три танца: «Танец маленьких динозавров», «Полянка» и «Венгерский чардаш». Для всех трёх уже были готовы костюмы.
После генеральной и большого концерта наступят весенние каникулы. Светлана Дормидонтовна вместе с ребятами уедет в город Петрозаводск. Там они выступят с концертами в школах и Домах культуры. Интереснейшая поездка была у них впереди, прямо есть чему позавидовать...
Я отыскал в атласе Петрозаводск. Долго его рассматривал. Правда, особо рассматривать было нечего – обыкновенный кружок на карте. Но я высчитал расстояние до него по железной дороге и по шоссейной. Они могут поехать и на автобусе. Да-а, так далеко я ещё никогда не уезжал. А как бы хотелось...
Уезжать куда-нибудь далеко я мечтаю давно.
Скоро, скоро будет у меня велосипед. Настоящая дорожная двухколёсная машина. Пока что она стоит в спортивном магазине. Я захожу иногда полюбоваться. Трогаю руль, седло, багажник. Проворачиваю педалями «звёздочку» – люфт в пределах нормы. От седла остро пахнет новой кожей. Но это один только запах. Кожа не натуральная. Так, заменитель... Но ничего, годится и такое седло. А вот багажник придётся переделать. Так, чтобы на нём разместились две перемётные сумы под необходимое дорожное барахло. Придётся сделать и ручной тормоз заднего колеса. На сыром асфальте одного переднего – маловато...
Каждый раз я присматриваюсь: не появились ли царапины на лакированной раме или на хромированном руле в моё отсутствие. Смотрю: не «восьмерят» ли колёса. Представляю себе как в один прекрасный день подкачаю шины и выведу машину из магазина. И начну сначала ездить в пригороды. Для тренировки. Выезжать буду затемно, пока на дорогах мало машин. А потом... Потом выберу какой-нибудь городок на приличном расстоянии и махну в поход. По дороге, может быть, встречу такого же одинокого путешественника. Вот будет здорово, если станем мы с ним не разлей водой... А вдвоём, да если с другом, – можно хоть на край света...
А если бы с ней... Ух, даже голова закружилась от этой мысли. Да возможно ли такое?!. Ведь тогда мне больше никого не надо было бы, никаких дорожных друзей. Я бы сделал для неё удобное второе седло. Часто бы устраивал привалы, чтобы она могла отдохнуть, позаниматься своим английским или музыкальной грамотой в виде нот... А по вечерам ставил бы палатку на берегу какой-нибудь реки или озера. Разжигал бы в два счёта костёр по-эвенкийски. А захотела бы она этому научиться, я бы научил.
И пока бы она спала, я бы и рыбы наловил, и завтрак сготовил. А разбудило бы её солнце. Первыми лучами. Потому что палатку я поставил как надо – входом на восток. Да-а. Здорово было бы...
Но пока... Пока у меня нет велосипеда. И денег на него всё ещё не хватает.
Они лежат в коробке из-под ниток на верхней полке в шкафу. Я иногда достаю эту коробку, смотрю сколько не хватает. Бывало, не хватало на целых два колеса, бывало, на «звёздочку» с педалями, бывало, – на седло. А однажды не хватало всего лишь на звонок. Каких-то три рубля пятьдесят копеек!..
А всё потому, что мать нет-нет да возьмёт из этой коробки. Десятку, а то и две-три. На повседневную жизнь. «Кусать-то хочешь? – говорит она тогда недовольно. – Вот и беру тебе на зуб». И тогда видется мне мой велосипед уродливым: без колёс, или без руля, или без седла. Целиком – пока что только в магазине.
Сам я из этой коробки и копейки не взял. Мать говорит: «Если надо тебе на какие школьные дела, бери. Деньги твои». Говорит она так, хотя хорошо знает, что я не возьму.